Пабло Пикассо. Портрет Эльзы Скиапарелли, 1933

На картине изображена клетка; под ней на зеленом сукне лежат игральные карты; в клетке – белая бедняжка-голубка грустно смотрит на блестящее розовое яблоко. Снаружи около клетки – черная птица; раздраженная, бьющая крыльями, она бросает вызов небу.

Ни за какие сокровища Эльза не рассталась бы с этим портретом, пусть даже, как предсказала ей когда-то мать, у нее останется лишь корка хлеба и соломенная подстилка в пустой комнате. Не была бы эта комната пустой – в ней висел бы ее портрет работы Пикассо.

Надеемся, однако, пророчество матери никогда не исполнится. А исполнись оно, Скиап знала бы, что, несмотря на успех, доброе имя и отчаяние, источник высшего порыва – она сама. Порыва этого никто не отнимет – преодолеет все: зависть, тиранию, любые наказания…

Глава 1

Собор Святого Петра, уникальное творение гениев, своей колоннадой, как клешнями краба или осьминожьими щупальцами, охватывает круглую площадь Святого Петра. Казалось, это раскрытые объятия матери, готовой прижать к сердцу всех заблудших, все души, надеющиеся на спасение.

Однажды небольшая процессия проследовала в собор Святого Петра в Риме. Впереди шли мужчина, по виду ученый, с седеющей бородкой, и женщина, уже не юная, но с нежным лицом; затем девочка лет десяти с типично римскими чертами лица и длинными темными косичками и, наконец, кормилица, одетая, как все римские няни, в объемные разноцветные юбки, тесный бархатный корсаж, стянутый на талии, с огромным сложным бантом – тесьма его из разноцветного тартана1
  Тартан – клетчатая шерстяная ткань. – Прим. пер.

[Закрыть] реяла над ее лицом как ореол. На руках кормилица держала младенца.

Процессия медленно продвигалась и постепенно терялась в огромной базилике. Бронзовая статуя святого Петра, чьи ноги истерты поцелуями бесчисленных паломников, блестела в сумеречном свете, мрамор и золото колонн поблескивали в сумраке собора. Рядом с купелью ожидал священник. Церемония началась.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа я совершаю обряд крещения… – произнес священник и внезапно остановился. – Да, а как зовут ребенка?

В ответ наступило тягостное молчание – никому не пришло в голову выбрать имя для этого ребенка. Все надеялись, что родится мальчик, но на свет появилась девочка. Еще до рождения ребенка отец, ученый, погрузился в восточные книги – Коран и даже «Тысячу и одну ночь», – чтобы найти имя.

Но стало известно, что родилась девочка, и все потеряли интерес к этой проблеме, и семья не дала себе труда ее решить.

– Итак, – пробормотал священник, – вы не приготовили имя?..

Кормилица, которая любила немецкую музыку, предложила свое, вагнеровское, – Эльза.

Никто не придумал ничего лучшего, и его приняли. Имя стало первым разочарованием Скиап – и сигналом к началу сражения…

Процессия пустилась в обратный путь к дворцу Корсини2
  Построен в 1510–1512 гг. для кардинала Риарио; в 1736 г. архитектор Ф. Фуга перестроил его для кардинала Корсини. Ныне там разместилась Национальная галерея старинного искусства, известная как Галерея Корсини. – Прим. пер.

[Закрыть], туда, где Скиап родилась, по узким улочкам, которые называли «vicoli», переулками.

Дворец Корсини находится в Трастевере, самом старом и самом римском районе города. С одной стороны от дворца – приют для умалишенных, с другой – тюрьма; но сам дворец возвышается среди душистых магнолий сада, разбитого на одинаковые квадраты с рядами мандариновых и лимонных деревьев; его фасад вырисовывается перед холмом Джаниколо, знаменитым парком Рима. На вершине холма воздвигнута статуя Гарибальди верхом на необузданном коне; неподалеку находится вилла Фарнезина3
  Построена в 1508–1519 гг. архитектором Б. Перуцци; шедевр архитектуры эпохи Ренессанса; расписана внутри фресками Перуцци, Пьомбо и Рафаэля. Ныне в ней находится Академия Линчеи, основанная в 1603 г., членом которой был Галилей. – Прим. пер.

[Закрыть]. Согласно легенде, сразу после рождения Скиап Рим был потрясен взрывом (на самом деле он произошел некоторое время спустя). Взорвался пороховой склад Сен-Поль – отлетела штукатурка со стен. Скиап утверждает, что помнит это происшествие: звук ужасный, несколько плиток во дворце треснули. Перепуганная няня, чтобы ее провели по всему городу, прямо с младенцем, вцепившимся в ее грудь: она должна была увидеть своими глазами, что́ уцелело в городе. Ее довели до кафе Капреттари, за Университетом, где город уже настолько уступал место деревне, что по улицам спокойно бродили козы. Это, по-видимому, успокоило няню. Именно там, на террасе, окаймленной розовыми блестящими бегониями, катали Скиап в коляске и оставляли на целые часы под перечным деревом. Она прекрасно это запомнила, хотя ей был всего год. Терраса выходила на Библиотеку Линчеи. Как ни странно, эта библиотека относится к воспоминаниям раннего детства Эльзы, а не отрочества.

Дворец Корсини, где родилась Эльза и провела первые двадцать лет

Библиотека Линчеи с ее колоннами и огромными картами мира, конечно, казалась неимоверно громадной и навевала мне, еще совсем маленькой, сладостное чувство мира и отрешенности. Позже, когда я стала взрослее, мне разрешали рассматривать книги с иллюстрациями, изображающими сказочных персонажей под небом, раскрашенным от руки голубым и кроваво-красным.

Впоследствии именно библиотека отца стала для меня убежищем и радостью. На страницах бесценных редких книг я открывала мир древних религий и приобщалась к искусству. После смерти отца мать отдала эти книги в дар Национальной библиотеке, что меня сильно огорчило – так хотелось их получить…

Однажды обнаружили, что моя «вагнеровская» няня – пьяница и дрянь. Когда носила меня на руках, под просторными ее юбками слышался звук ударяющихся друг о друга бутылок. Этот звук интриговал моих родителей-трезвенников, но правду они узнали, только когда моя сестра по наивности им рассказала, что няня прячет меня в кабачке на нижнем этаже, а сама в это время напивается. Ее тут же уволили и оставили вопящего, изголодавшегося ребенка без кормилицы. Поняли, что вскормлена я по большей части алкогольными напитками, а не молоком из груди.

В те времена еще не существовало ни замечательных американских бутылочек, ни витаминов, ни специальных продуктов детского питания. Отец, отправляясь за козьим молоком для меня, засовывал бутылочку под мышку, чтобы молоко не охлаждалось, и это, как я опасаюсь, немало способствовало развитию у меня характера мятежного и упрямого.

Впрочем, козы вообще сыграли важную роль в истории моей семьи. Воспитанная на острове Мальта, моя мать, как и многие дети из порядочных семейств, вскормлена козьим молоком.

В каждом доме острова держали козу; точно в назначенное время коза поднималась по лестнице, служанка ее чистила и доила молоко для младенца.

Моя бабушка со стороны матери, частично шотландка (ее отец – консул Великобритании на Мальте), выросла на востоке Азии. В двенадцать лет вышла замуж за моего деда, итальянца из Салерно, которому до своей смерти в возрасте двадцати лет родила пятерых детей, в том числе и мою мать. Ее муж в течение некоторого времени был политическим ссыльным. Арестованный Бурбонами4
  Королевская династия во Франции в 1589–1792, 1814–1815, 1815–1830 гг.; Испании в 1799–1808, 1814–1868, 1874–1931 гг.; Королевстве обеих Сицилий (или Неаполитанском) в 1735–1805, 1814–1860 гг.; династия герцогов Пармы и Пьяченцы в 1748–1802, 1847–1859 гг. – Здесь и далее прим. вед. ред. серии.

[Закрыть], бежал, а его место за решеткой занял его дядя. Через несколько лет дядя вышел из тюрьмы слепым. Мой дед отправился в Египет, сделался законоведом и в конце концов стал советником хедива (правителя) Египта. Пост, несомненно, высокий, и когда он умер, народ нес его хоронить на руках. В этот период моей матери, ставшей сиротой, было десять лет; ее опекун, друг семьи граф Серистори, жил во Флоренции.

Мой отец происходил из промышленного района Пьемонта, одна из его сестер управляла всеми монастырями Италии, один из братьев стал знаменитым астрономом. Сам отец любил одиночество и обычно не стремился к общению с людьми. Время делил между своими занятиями и исследованиями Востока, персидскими, арабскими и санскритскими рукописями; позднее заинтересовался монетами, – имея огромную нумизматическую коллекцию, обменивался экспонатами с итальянским королем, как известно, знаменитым нумизматом.

Никогда отец не ходил в гости, лишь раз в неделю, по вечерам, навещал старого друга. После этих посещений на следующее утро я находила на своем ночном столике конфету, что доказывало: он (вместе с матерью, которая обычно его сопровождала) подумал о своей маленькой дочери, несмотря на вечер приключений.

Матери запрещали присутствовать на церемониях при дворе, потому что в соответствии с этикетом ей пришлось бы надеть декольтированное платье, чего муж не мог допустить.

Каждое утро, в шесть часов – никто еще не вставал, – отец отправлялся на прогулку; в два часа пополудни, когда жара загоняла всех по домам, снова гулял: предпочитал жару нежелательным встречам. Где бы он ни находился, непременно хотел достигнуть самой высокой точки местности. В путешествие отправлялся всегда с одним желанием – взобраться на верх здания или на главную башню города – и заставлял меня сопровождать его, а я ненавидела высоту и испытывала ужас перед пустотой. Сжимаясь в комок, я чувствовала себя несчастной и закрывала глаза. Несмотря на привычку к молчанию, он был человеком добрым. Но я так и не поняла, какие отношения он имел с моей матерью и каким образом за десять лет им удалось родить двоих детей.

Когда мне было три или четыре года, он нанял гувернантку-зулуску, потому что захотел изучить язык этого племени. Эта грозная особа, очень черная, большая, костистая, с порослью седых волос, предвосхищавшей моду 1920 года на короткие стрижки, по вечерам тихо входила в мою темную спальню, держа в руке дрожащую свечу, чтобы пожелать мне доброй ночи. Усевшись в ногах моей кровати, она шептала: «Я так тебя люблю! Я похоронила всех, кого люблю!.. И тебя хотела бы похоронить!»

Когда мы проходили по узким улочкам Трастевере, нас преследовала толпа уличных мальчишек, они бросали в нас камни и кричали: «Убирайся отсюда, королева Тету!» В этот период народ ненавидел абиссинцев5
  Абиссиния – неофициальное название Эфиопии, употреблявшееся в прошлом и иногда встречающееся в современной зарубежной литературе.

[Закрыть], а раз чернокожая – значит, принадлежит к этой национальности. Она считала, что единственное, чем можно загладить подобное оскорбление, – отвести меня в кондитерскую и напичкать пирожными с кремом.

По существующим тогда канонам Скиап считалась некрасивой девочкой. В те времена у нее были огромные глаза, и она казалась недокормленным ребенком. Конечно, затея с зулусской гувернанткой оказалась провалом. Ее место заняла немка по имени Метзингер (что означает «мясник»). Она учила меня немецкому языку, который я очень быстро забыла, но по случаю Рождества она заказывала для меня огромную елку из Черного леса; елка была такая большая, что доходила до потолка, а ее ветви были усыпаны мелкими украшениями из стекла и ангелами. Именно тогда я впервые солгала.

Обожая пробираться на кухню, поесть особого, кукурузного хлеба – его не подавали к столу, – я болтала с прислугой. Однажды, чтобы расположить к себе кухарку, выдумала жалобную историю, которая довела ее до слез.

– Вы не знаете, Роза, – начала я тихонько, – как бережно обращаются со мной родители. Можно подумать, что я их родная дочь!

У Розы округлились глаза.

– Что вы такое рассказываете?! – сказала она.

– Ну да, Роза, я ведь вовсе не их дочь. Я просто бедный найденыш, над которым сжалились – меня удочерили. Но это тайна, вы никому не рассказывайте!

Глаза Розы наполнились слезами, заплакала и я. Взявшись за руки, мы поклялись хранить тайну. Но эта ноша стала непосильной для Розы, и она стала бросать на мою мать любопытные взгляды и всячески выражать свое трогательное сочувствие и верность. Удивленная мама спросила:

– Что происходит, Роза?

– O, сколь добра, мадам! О, такая добрая!..

– Роза, вы что-то от меня скрываете?

– О, мадам, этот ребенок, этот несчастный маленький найденыш!

– «Найденыш»?!

– Ну да, мадам! Подумать только… и мадам обращается с ней как с родной дочерью!.. Ах, мадам, я не могу сдержать слез! И вот тут правда вышла на свет! Отец, обычно такой тихий и нежный, задрал мне юбку и дал один-единственный шлепок – в жизни не получала! Этот достойный человек впал в гнев, я никогда и не подозревала, что у него такие сильные руки! Сам-то он, воплощение честности, не допускал ни малейшего отклонения от истины. После этого несколько дней я украдкой пробиралась к зеркалу, чтобы посмотреть на красный след от удара на ягодицах, и долго не могла сидеть.

Ребенком Скиап была трудным, и это не изменилось. Кругом непрерывно повторяли, что она некрасивая, а вот ее сестра красивая; в конце концов она этому поверила и начала искать способы стать прекрасной. Покрыть лицо цветами, превратив его в райский сад, – как это восхитительно… Вот росли бы у нее на лице цветы – и стала бы она единственной в мире! Вьюнки, настурции, маргаритки… В полном цвету! С большим трудом я раздобыла семена у садовника и посадила в горло, уши, в рот, чтобы скорее выросли в теплом теле, и принялась ждать результата.

Увы, в нашем материальном мире результат не замедлил сказаться: она стала задыхаться. Потеряв голову от отчаяния, мать послала за врачом – пусть отнимет у ее одаренной богатым воображением дочери подобные мечты и иллюзии. После этого другой доктор обнаружил, что его коллега забыл в носу ребенка кусочек ваты; тот сделался твердым как камень, что могло бы кончиться неприятностью. Но для нее единственное разочарование – цветы не выросли и не превратили ее в ослепительную красавицу.

На этот раз отец воздержался от наказания. Что за культурный и скромный человек! Немногие из его работ опубликованы, но эрудиты до настоящего времени обращаются за справками к его трудам по востоковедению. И конечно же, коллекционеры всего мира приезжали посмотреть на его медали. Добрый, приветливый, глубоко привязанный к своей семье, хороший гражданин, неподкупный патриот. Он отказывался от почестей и наград, что иногда воспринималось как презрение. А он просто был застенчив, безразличен к светским почестям; суровый со своими, по отношению к себе честен и принципиален. В одной из комнат на чердаке нашего дома мать хранила в огромном чемодане свое свадебное платье и другие наряды, которые когда-то носила. Часами я примеряла их, вынув все из чемодана. Нашла там маленькие белые подушечки – их женщины во времена юности моей матери подкладывали ниже талии сзади, привязывая спереди шнуром; так подчеркивали линию бедер и приподнимали грудь. Считала тогда и считаю до сих пор, что эта мода шла очень многим. Еще извлекла необыкновенно тонкое нижнее белье, украшенное кружевами или вышивкой, длинные платья всех цветов (однако вкусы у матери весьма сдержанные) с тонкой талией. Подолгу оставалась я там, любуясь этими сокровищами, пытаясь вообразить, какова была моя мать в молодости.

Меня отправили в школу; очень скоро я обнаружила, что она не похожа на те, где все делается для детей, уважают их пожелания, изучают их возможности. Моя школа – мрачная темница с суровой дисциплиной, где нельзя даже задавать вопросов. Не знаю, что лучше. Впрочем, моя школа ничем не отличалась от многих других.

Моя шокирующая жизнь. Глава 1 (Эльза Скиапарелли)

Собор Святого Петра, уникальное творение гениев, своей колоннадой, как клешнями краба или осьминожьими щупальцами, охватывает круглую площадь Святого Петра. Казалось, это раскрытые объятия матери, готовой прижать к сердцу всех заблудших, все души, надеющиеся на спасение.

Однажды небольшая процессия проследовала в собор Святого Петра в Риме. Впереди шли мужчина, по виду ученый, с седеющей бородкой, и женщина, уже не юная, но с нежным лицом; затем девочка лет десяти с типично римскими чертами лица и длинными темными косичками и, наконец, кормилица, одетая, как все римские няни, в объемные разноцветные юбки, тесный бархатный корсаж, стянутый на талии, с огромным сложным бантом — тесьма его из разноцветного тартана^[1] реяла над ее лицом как ореол. На руках кормилица держала младенца.

Процессия медленно продвигалась и постепенно терялась в огромной базилике. Бронзовая статуя святого Петра, чьи ноги истерты поцелуями бесчисленных паломников, блестела в сумеречном свете, мрамор и золото колонн поблескивали в сумраке собора. Рядом с купелью ожидал священник. Церемония началась.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа я совершаю обряд крещения… — произнес священник и внезапно остановился. — Да, а как зовут ребенка?

В ответ наступило тягостное молчание — никому не пришло в голову выбрать имя для этого ребенка. Все надеялись, что родится мальчик, но на свет появилась девочка. Еще до рождения ребенка отец, ученый, погрузился в восточные книги — Коран и даже «Тысячу и одну ночь», — чтобы найти имя.

Но стало известно, что родилась девочка, и все потеряли интерес к этой проблеме, и семья не дала себе труда ее решить.

— Итак, — пробормотал священник, — вы не приготовили имя?..

Кормилица, которая любила немецкую музыку, предложила свое, вагнеровское, — Эльза.

Никто не придумал ничего лучшего, и его приняли. Имя стало первым разочарованием Скиап — и сигналом к началу сражения…

Процессия пустилась в обратный путь к дворцу Корсини^[2], туда, где Скиап родилась, по узким улочкам, которые называли «vicoli», переулками.

Дворец Корсини находится в Трастевере, самом старом и самом римском районе города. С одной стороны от дворца — приют для умалишенных, с другой — тюрьма; но сам дворец возвышается среди душистых магнолий сада, разбитого на одинаковые квадраты с рядами мандариновых и лимонных деревьев; его фасад вырисовывается перед холмом Джаниколо, знаменитым парком Рима. На вершине холма воздвигнута статуя Гарибальди верхом на необузданном коне; неподалеку находится вилла Фарнезина^[3]. Согласно легенде, сразу после рождения Скиап Рим был потрясен взрывом (на самом деле он произошел некоторое время спустя). Взорвался пороховой склад Сен-Поль — отлетела штукатурка со стен. Скиап утверждает, что помнит это происшествие: звук ужасный, несколько плиток во дворце треснули. Перепуганная няня, чтобы ее провели по всему городу, прямо с младенцем, вцепившимся в ее грудь: она должна была увидеть своими глазами, что́ уцелело в городе. Ее довели до кафе Капреттари, за Университетом, где город уже настолько уступал место деревне, что по улицам спокойно бродили козы. Это, по-видимому, успокоило няню. Именно там, на террасе, окаймленной розовыми блестящими бегониями, катали Скиап в коляске и оставляли на целые часы под перечным деревом. Она прекрасно это запомнила, хотя ей был всего год. Терраса выходила на Библиотеку Линчеи. Как ни странно, эта библиотека относится к воспоминаниям раннего детства Эльзы, а не отрочества.

Дворец Корсини, где родилась Эльза и провела первые двадцать лет

Библиотека Линчеи с ее колоннами и огромными картами мира, конечно, казалась неимоверно громадной и навевала мне, еще совсем маленькой, сладостное чувство мира и отрешенности. Позже, когда я стала взрослее, мне разрешали рассматривать книги с иллюстрациями, изображающими сказочных персонажей под небом, раскрашенным от руки голубым и кроваво-красным.

Впоследствии именно библиотека отца стала для меня убежищем и радостью. На страницах бесценных редких книг я открывала мир древних религий и приобщалась к искусству. После смерти отца мать отдала эти книги в дар Национальной библиотеке, что меня сильно огорчило — так хотелось их получить…

Однажды обнаружили, что моя «вагнеровская» няня — пьяница и дрянь. Когда носила меня на руках, под просторными ее юбками слышался звук ударяющихся друг о друга бутылок. Этот звук интриговал моих родителей-трезвенников, но правду они узнали, только когда моя сестра по наивности им рассказала, что няня прячет меня в кабачке на нижнем этаже, а сама в это время напивается. Ее тут же уволили и оставили вопящего, изголодавшегося ребенка без кормилицы. Поняли, что вскормлена я по большей части алкогольными напитками, а не молоком из груди.

В те времена еще не существовало ни замечательных американских бутылочек, ни витаминов, ни специальных продуктов детского питания. Отец, отправляясь за козьим молоком для меня, засовывал бутылочку под мышку, чтобы молоко не охлаждалось, и это, как я опасаюсь, немало способствовало развитию у меня характера мятежного и упрямого.

Впрочем, козы вообще сыграли важную роль в истории моей семьи. Воспитанная на острове Мальта, моя мать, как и многие дети из порядочных семейств, вскормлена козьим молоком.

В каждом доме острова держали козу; точно в назначенное время коза поднималась по лестнице, служанка ее чистила и доила молоко для младенца.

Моя бабушка со стороны матери, частично шотландка (ее отец — консул Великобритании на Мальте), выросла на востоке Азии. В двенадцать лет вышла замуж за моего деда, итальянца из Салерно, которому до своей смерти в возрасте двадцати лет родила пятерых детей, в том числе и мою мать. Ее муж в течение некоторого времени был политическим ссыльным. Арестованный Бурбонами^[4], бежал, а его место за решеткой занял его дядя. Через несколько лет дядя вышел из тюрьмы слепым. Мой дед отправился в Египет, сделался законоведом и в конце концов стал советником хедива (правителя) Египта. Пост, несомненно, высокий, и когда он умер, народ нес его хоронить на руках. В этот период моей матери, ставшей сиротой, было десять лет; ее опекун, друг семьи граф Серистори, жил во Флоренции.

Мой отец происходил из промышленного района Пьемонта, одна из его сестер управляла всеми монастырями Италии, один из братьев стал знаменитым астрономом. Сам отец любил одиночество и обычно не стремился к общению с людьми. Время делил между своими занятиями и исследованиями Востока, персидскими, арабскими и санскритскими рукописями; позднее заинтересовался монетами, — имея огромную нумизматическую коллекцию, обменивался экспонатами с итальянским королем, как известно, знаменитым нумизматом.

Никогда отец не ходил в гости, лишь раз в неделю, по вечерам, навещал старого друга. После этих посещений на следующее утро я находила на своем ночном столике конфету, что доказывало: он (вместе с матерью, которая обычно его сопровождала) подумал о своей маленькой дочери, несмотря на вечер приключений.

Матери запрещали присутствовать на церемониях при дворе, потому что в соответствии с этикетом ей пришлось бы надеть декольтированное платье, чего муж не мог допустить.

Каждое утро, в шесть часов — никто еще не вставал, — отец отправлялся на прогулку; в два часа пополудни, когда жара загоняла всех по домам, снова гулял: предпочитал жару нежелательным встречам. Где бы он ни находился, непременно хотел достигнуть самой высокой точки местности. В путешествие отправлялся всегда с одним желанием — взобраться на верх здания или на главную башню города — и заставлял меня сопровождать его, а я ненавидела высоту и испытывала ужас перед пустотой. Сжимаясь в комок, я чувствовала себя несчастной и закрывала глаза. Несмотря на привычку к молчанию, он был человеком добрым. Но я так и не поняла, какие отношения он имел с моей матерью и каким образом за десять лет им удалось родить двоих детей.

Когда мне было три или четыре года, он нанял гувернантку-зулуску, потому что захотел изучить язык этого племени. Эта грозная особа, очень черная, большая, костистая, с порослью седых волос, предвосхищавшей моду 1920 года на короткие стрижки, по вечерам тихо входила в мою темную спальню, держа в руке дрожащую свечу, чтобы пожелать мне доброй ночи. Усевшись в ногах моей кровати, она шептала: «Я так тебя люблю! Я похоронила всех, кого люблю!.. И тебя хотела бы похоронить!»

Когда мы проходили по узким улочкам Трастевере, нас преследовала толпа уличных мальчишек, они бросали в нас камни и кричали: «Убирайся отсюда, королева Тету!» В этот период народ ненавидел абиссинцев^[5], а раз чернокожая — значит, принадлежит к этой национальности. Она считала, что единственное, чем можно загладить подобное оскорбление, — отвести меня в кондитерскую и напичкать пирожными с кремом.

По существующим тогда канонам Скиап считалась некрасивой девочкой. В те времена у нее были огромные глаза, и она казалась недокормленным ребенком. Конечно, затея с зулусской гувернанткой оказалась провалом. Ее место заняла немка по имени Метзингер (что означает «мясник»). Она учила меня немецкому языку, который я очень быстро забыла, но по случаю Рождества она заказывала для меня огромную елку из Черного леса; елка была такая большая, что доходила до потолка, а ее ветви были усыпаны мелкими украшениями из стекла и ангелами. Именно тогда я впервые солгала.

Обожая пробираться на кухню, поесть особого, кукурузного хлеба — его не подавали к столу, — я болтала с прислугой. Однажды, чтобы расположить к себе кухарку, выдумала жалобную историю, которая довела ее до слез.

— Вы не знаете, Роза, — начала я тихонько, — как бережно обращаются со мной родители. Можно подумать, что я их родная дочь!

У Розы округлились глаза.

— Что вы такое рассказываете?! — сказала она.

— Ну да, Роза, я ведь вовсе не их дочь. Я просто бедный найденыш, над которым сжалились — меня удочерили. Но это тайна, вы никому не рассказывайте!

Глаза Розы наполнились слезами, заплакала и я. Взявшись за руки, мы поклялись хранить тайну. Но эта ноша стала непосильной для Розы, и она стала бросать на мою мать любопытные взгляды и всячески выражать свое трогательное сочувствие и верность. Удивленная мама спросила:

— Что происходит, Роза?

— O, сколь добра, мадам! О, такая добрая!..

— Роза, вы что-то от меня скрываете?

— О, мадам, этот ребенок, этот несчастный маленький найденыш!

— «Найденыш»?!

— Ну да, мадам! Подумать только… и мадам обращается с ней как с родной дочерью!.. Ах, мадам, я не могу сдержать слез! И вот тут правда вышла на свет! Отец, обычно такой тихий и нежный, задрал мне юбку и дал один-единственный шлепок — в жизни не получала! Этот достойный человек впал в гнев, я никогда и не подозревала, что у него такие сильные руки! Сам-то он, воплощение честности, не допускал ни малейшего отклонения от истины. После этого несколько дней я украдкой пробиралась к зеркалу, чтобы посмотреть на красный след от удара на ягодицах, и долго не могла сидеть.

Ребенком Скиап была трудным, и это не изменилось. Кругом непрерывно повторяли, что она некрасивая, а вот ее сестра красивая; в конце концов она этому поверила и начала искать способы стать прекрасной. Покрыть лицо цветами, превратив его в райский сад, — как это восхитительно… Вот росли бы у нее на лице цветы — и стала бы она единственной в мире! Вьюнки, настурции, маргаритки… В полном цвету! С большим трудом я раздобыла семена у садовника и посадила в горло, уши, в рот, чтобы скорее выросли в теплом теле, и принялась ждать результата.

Увы, в нашем материальном мире результат не замедлил сказаться: она стала задыхаться. Потеряв голову от отчаяния, мать послала за врачом — пусть отнимет у ее одаренной богатым воображением дочери подобные мечты и иллюзии. После этого другой доктор обнаружил, что его коллега забыл в носу ребенка кусочек ваты; тот сделался твердым как камень, что могло бы кончиться неприятностью. Но для нее единственное разочарование — цветы не выросли и не превратили ее в ослепительную красавицу.

На этот раз отец воздержался от наказания. Что за культурный и скромный человек! Немногие из его работ опубликованы, но эрудиты до настоящего времени обращаются за справками к его трудам по востоковедению. И конечно же, коллекционеры всего мира приезжали посмотреть на его медали. Добрый, приветливый, глубоко привязанный к своей семье, хороший гражданин, неподкупный патриот. Он отказывался от почестей и наград, что иногда воспринималось как презрение. А он просто был застенчив, безразличен к светским почестям; суровый со своими, по отношению к себе честен и принципиален. В одной из комнат на чердаке нашего дома мать хранила в огромном чемодане свое свадебное платье и другие наряды, которые когда-то носила. Часами я примеряла их, вынув все из чемодана. Нашла там маленькие белые подушечки — их женщины во времена юности моей матери подкладывали ниже талии сзади, привязывая спереди шнуром; так подчеркивали линию бедер и приподнимали грудь. Считала тогда и считаю до сих пор, что эта мода шла очень многим. Еще извлекла необыкновенно тонкое нижнее белье, украшенное кружевами или вышивкой, длинные платья всех цветов (однако вкусы у матери весьма сдержанные) с тонкой талией. Подолгу оставалась я там, любуясь этими сокровищами, пытаясь вообразить, какова была моя мать в молодости.

Меня отправили в школу; очень скоро я обнаружила, что она не похожа на те, где все делается для детей, уважают их пожелания, изучают их возможности. Моя школа — мрачная темница с суровой дисциплиной, где нельзя даже задавать вопросов. Не знаю, что лучше. Впрочем, моя школа ничем не отличалась от многих других.

Учительница, похожая на ястреба, сразу меня невзлюбила, и начались придирки, столкновения. Вскоре я возненавидела ее, и взаимно; она предсказала, что я плохо кончу. Зато сама я решила, что жизнь отщепенца мне неинтересна и я способна сделать ее печальное предсказание неосуществимым.

Как раз в то самое время Тибр вышел из берегов. Желтоватыми водами затопило многие улицы, особенно досталось нашей улице Лунгара, улице Набережной. Как многие маленькие дети, я не понимала, что тут беда, невзгоды, разрушения; меня это забавляло: все по-другому; нет больше скучной дороги в школу, за мной приезжает лодка, и по утрам я вылезаю из окна… даже занятия перестали казаться такими невыносимыми. Наводнение длилось несколько дней, потом вода отступила, обнажив улицы более черные и грязные, чем прежде. Только когда мать повела меня навестить бедняков, потерявших все свое имущество, я поняла, сколь эгоистично отнеслась к этому событию, и больше никогда не желала нового паводка. Огромная волна патриотизма прокатилась по всей стране, повсюду происходили манифестации, и школьники сажали деревья во славу Италии. Состоялась грандиозная процессия, и, конечно, я приняла в ней участие, судьба припасла мне это опасное испытание. Наши патриоты столкнулись с группой коммунистов; ссора разразилась на площади Венеции — это как будто встретились гнев и преступление. Брань в каждом лагере превратилась в кровавые стычки, детей затаптывали в грязь, были жертвы, много раненых.

Признаю, конечно, что все происшедшее со мною воспринималось как волнующее приключение. Впервые в жизни я свободна действовать по собственному усмотрению, никто мне не говорит, что́ следует делать. В мои шесть лет меня переполняло сознание собственной значительности. Я «бросилась в революцию», окруженная озлобленными, сорвавшимися с цепи типами, сопровождала их до площади Квиринале, к королевскому дворцу. Упивалась всем этим шумом, нравилась себе своей экстравагантностью и лишь поздно ночью, уставшая и проголодавшаяся, решила: пора возвращаться домой. Мимо ехал фиакр; я остановила его голосом, который мне казался требовательным, и бросила: «Поезжайте во дворец Корсини!» Кучер посмотрел на меня несколько удивленно, но подстегнул лошадь.

У двери дома меня ждал отец; уже много часов полиция разыскивала маленькую девочку, не вернувшуюся из школы. Может быть, ее убили или ранили во время смуты… Очень спокойно и непринужденно я спустилась из экипажа со словами: «Папа, пожалуйста, расплатись с кучером!» — и проследовала в дом…

Иногда мы проводили летние каникулы неподалеку от Рима, в Тиволи, городке тысячи фонтанов, расположившемся в чудесной местности на холме, где на вершине была вилла д’Эсте^[6]. Небольшие дома прятались за столетними оливами. Здесь приобрела я первых друзей — банду мальчишек, став ее предводительницей.

В чем никогда не разбиралась, так это в механике, но вот с велосипедом было все в порядке — научилась ездить; в первый раз показалось восхитительным, во второй — чуть не кончилось катастрофой. Я оказалась перед маневрировавшим поездом, и он простучал колесами в сантиметре от меня. Возможно, и велосипед для меня слишком сложная машина, я до сих пор не без труда справляюсь с телефоном… В детстве меня зачаровывала волшебная история Христа, шагающего по волнам. Во мне достаточно веры — почему бы не попробовать сделать то же самое?

Как ни странно, я с трудом нашла подходящий водный простор, только он как-то странно блестит на солнце, и прыгнула… Увы, это блестела не вода, а негашеная известь, и, несмотря на свою веру, я начала обжигаться… К счастью, один молодой художник по имени Пижон наблюдал из своего окна за странным поведением маленькой девочки и прибежал на помощь, как только увидел, что она барахтается в извести. Эльза спасена, но в третий раз в жизни разочарована! Тем не менее, несмотря на сожженные туфли и жалкие остатки маленького платьица из хлопка, не перестала верить в чудеса. Позже, услышав об удивительных прыжках с парашютом, решила сама — в те времена подобный подвиг был редкостью — произвести опыт. Раскрыв огромный зонт, выскочила на край подоконника второго этажа и устремилась в пустоту… И на этот раз мой ангел-хранитель не дремал — я попала на навозную кучу; поднялась униженная до крайности, но целая и невредимая.

Время бежало, и пришлось мне облачиться в платье с черным бархатным воротничком; я чувствовала себя в нем обезьянкой в зоопарке. И чтобы увеличить мою неловкость, во время прогулок меня заставляли надевать огромную коричневую шляпу, украшенную большим желтым бантом.

Но детство кончилось, и маленькая девочка слишком рано столкнулась с жизненными проблемами. Меня готовили к первому причастию; я испытывала большую склонность к мистике, и это событие меня глубоко затронуло. Тот факт, что я живу, никогда не удовлетворял меня в полной мере, а успех и богатство особенно не впечатляли. Несомненно, деньги — приятная реальность, когда звенят в кошельке, но в голове постоянно возникало легкое сомнение: до какой степени я реальна?

Для души необходима вера, а для тела — удовольствия, но вера остается абстракцией, в то время как телесные удовольствия быстротекущи.

Я была отправлена в самый аристократический монастырь Рима — монастырь Лукези, чтобы подготовиться к конфирмации. Сестры в прекрасных синих и белых платьях, подобно настоящим весталкам, поддерживали огонь на алтаре, иногда сменяя друг друга, проводили часы за молитвой перед дарохранительницей, а шлейфы платьев развевались, подобно нарядам мистических невест.

Атмосфера монастыря довела меня до такой степени экзальтации и унижения, что я дрожала с головы до ног. Читала и перечитывала катехизис, выучила наизусть, ничего не понимая, все грехи, которые могла бы совершить; исполнилась решимости унизить себя: в тот момент, когда попаду в кабину исповедника, обвиню себя во всех смертных грехах, чтобы быстрее подняться на небо. Не знаю, что на меня нашло, когда, бия себя в грудь, я настойчиво бормотала: «Да, отец мой, я развратничала…»

Священник, не зная, сердиться или удивляться, вышел из исповедальни и нежно спросил у маленькой растерявшейся девочки:

— Дитя мое, понимаете ли вы, о чем говорите?

— Не уверена, отец мой, но это, должно быть, очень большой грех.

И раздавленная стыдом своего бесчестья, упала в обморок.

Шок для моей юной души оказался столь глубок, что родители решили отправить меня в протестантский колледж; руководила им старая дева, по имени синьорина Арнолетто. Думаю, его выбрали, потому что считали лучшим в Риме. Наш день начинался с пения неистового патриотического гимна, навеянного живучей в Италии ненавистью к австрийцам и немцам. Помню такие слова:

Прочь из Италии,

Убирайтесь, иностранцы!

Поля Италии

Предназначены лишь нам!

Часами мы слушали лекции о Библии; взгляд мой блуждал за окном, по фонтанам площади Терне, они опрыскивали чистой водой из римских источников статуи обнаженных, исполненных неги дам. Меня интересовали истории из Библии; когда я спрашивала себя, что со мной произошло бы, сделай я то, что совершили эти люди, меня едва не обвинили в одержимости дьяволом. Понадобились годы, чтобы понять: единственный настоящий грех тот, что направлен против божественной искры во мне самой, которую принято называть душой.

В колледже кормили ужасно, мы с сестрой, находившейся на таком же режиме, не прекращали на это жаловаться. Тогда нас обвинили в излишней разборчивости. Особенно отвратительный суп подал нам в конце концов блестящую идею привлечь к этой беде внимание матери, хотя она и сопротивлялась. Мы отлили чуточку помоев, которыми нас потчевали, в бутылочку и принесли домой. Долго обхаживали кухарку и уговорили подать это матери вместо приготовленного прекрасного супа. Трюк удался полностью, мать попробовала и воскликнула в гневе: «Уберите от меня этот ужас! Кухарка, наверно, сошла с ума!» Да нет, кухарка ни при чем, виноваты мы с сестрой, немедленно признались, и все встали на нашу сторону.

Отныне нам еду готовили дома, и мы носили ее с собой в небольшой корзинке.

Для меня самой неприятной необходимостью было рано ложиться спать, когда родители устраивали большой обед. Однажды я придумала ужасную месть: для этого терпеливо собирала блох и помещала их в бокал. Однажды тихо и спокойно притаилась под обеденным столом в столовой еще до прихода гостей. Наконец, все вошли в зал: важные господа, дамы в длинных платьях… Постепенно, когда разговор за столом оживился и подали жаркое, я открыла бокал и выпустила насекомых… Гости моего отца — люди серьезные, даже несколько напыщенные. Господа с изысканными манерами изо всех сил пытались оставаться пристойными, но это так трудно… То одна, то другая рука показывалась под столом и принималась чесать своего владельца. И еще рука… еще одна… Вплоть до того момента, когда, не подозревая о моем присутствии, все гости исчезли один за другим в укромных местах, чтобы всласть почесаться. В конце концов меня обнаружили и не только отослали спать, но и заперли в комнате.

Как уже говорилось, Скиап считала, что сестра ее гораздо красивее, и это порождало застенчивость, которая так ее и не покинула. Несмотря на свою репутацию, она не избавилась от некоторой нервозности, иногда переходящей в агрессивность, что часто делает ее… ну, скажем, не совсем обходительной.

Альберто де Доминитис, дедушка Эльзы, ее мать (слева), дядя Винченцо и тетя Лили (Зиа)

Моя сестра обладала греческой красотой своей крестной, эксцентричной шотландки, которая одиноко жила на прекрасной вилле близ Флоренции, спала на полу, чем приводила меня в ужас, и называла виллу «Особняк Атеней». Сама она не подозревала о своей красоте; глубоко верующая, хотела стать монахиней. Под давлением родителей она отказалась от этих планов, вышла замуж и стала прекрасной матерью двоих сыновей. У меня есть, однако, основания подозревать, что в глубине души она словно сожалела, что изменила свое намерение и позволила себя уговорить. Тем не менее, где бы она ни находилась, каждый день в шесть утра ходила к мессе.

Со стороны отца родственники вовсе не отличались красотой; например, его кузен, знаменитый египтолог, самый противный тип, каких я знала. Впрочем, это не имеет значения: музеи Каира полны его открытий, и он среди немногих, кому разрешили вывезти из Египта саркофаг вместе с содержимым.

Таким образом, в Турине создан замечательный египетский музей. Кроме того, он гуманнейший из людей: если не трудился на раскопках, отправлялся в Сицилию или даже в Китай спасать детей, которых в те времена заставляли работать на серных рудниках. Находил для них не столь тяжелую работу или добивался, чтобы их отравили в школу. Я его очень жалела, зная, как плохо он переносит морские путешествия — до такой степени, что редко покидает свою каюту во время плавания. Он очень заботился о нескольких прядях волос, остававшихся на его облысевшем черепе, и тщательно их приглаживал.

Зато брат моей матери, блестящий кавалерийский офицер, и ее сестра имели по-настоящему дивную красоту. К ее авантюрному образу жизни относились неодобрительно. Зато она интересовала меня, всегда испытывавшую страсть ко всему прекрасному. Мы звали ее тетя Лили. Однажды, когда она прогуливалась по узкой улице Неаполя, навстречу ей попался монах. Потрясенный ее красотой, он спрятал лицо в широком рукаве сутаны и бросился бежать с возгласом: «Изыди, сатана!» Конечно, репутация тети пропала. В конце концов она вышла замуж за адвоката и уехала жить в Египет. Оттуда посылала нам всякие экзотические предметы и восхитительные ткани; в нашей строгой обстановке они заставляли меня фантазировать и, возможно, пробудили вкус к Востоку, оставшийся до сих пор. С волнением ждала я этих посылок, а в моем окружении и не подозревали о воздействии, которое они производили на сумасшедшие мечтания маленькой девочки. Брат моего отца, Джованни Скиапарелли, — вот поистине удивительная личность. Директор Обсерватории во дворце Брера в Милане, он, как и мой отец, предпочитал одиночество и, видя новое лицо, ощетинивался как дикобраз. Это не помешало ему обзавестись многочисленной семьей. Кроме того, он был ужасно забывчив. В день своей свадьбы привез молодую жену в Вену и, едва приехав, сказал ей: «Извините, мне необходимо встретиться с астрономом, который живет здесь. Я тотчас вернусь», — и убежал, думая только о телескопах и звездах.

Несчастная супруга вся в слезах ожидала его в номере отеля. Он обещал быть к завтраку, но не явился. Миновало время обеда, наступила полночь, прошла ночь, а Джованни так и нет. Наконец утром он, ничего не подозревавший, вернулся, попросил ключ и поднялся в свой номер. На полу обнаружил трогательную фигуру — свою нежную жену, не перестававшую плакать… Астроном издал крик удивления: «Ох! Я совершенно забыл, что женился!» — и бросился к ней.

Меня он очень любил, потому что, как говорил, я родилась с созвездием Большой Медведицы на щеке, конечно, имея в виду мои родинки. Он приглашал меня смотреть на звезды в свой большой телескоп; взяв на руки, объяснял, почему считает, что Марс обитаем и живут там такие же люди, как мы; он даже думает — собирают свои урожаи. Его открытие — на этой планете есть каналы — считалось событием первой величины в астрономии. Он был глубоко религиозен.

Я провела много счастливых дней в его доме в стиле ампир неподалеку от Милана, где, растянувшись перед очагом, наблюдала, как он готовит национальное ломбардское блюдо — поленту.

Мы устраивали трапезу, усевшись вокруг большого семейного обеденного стола, а потом гуляли по кипарисовой аллее, которая очень живо сохранилась в моей памяти. Простодушный, но наделенный удивительной жизненной силой в хрупком теле, он всегда был готов открывать новые вселенные на небесном своде, находить неожиданные соотношения между звездами и кометами и описывать мне Марс так, будто провел там массу времени. Благодарное отечество осыпало моего дядю почестями, что его удивляло. Например, друзья хотели, чтобы он стал сенатором. Всякий раз, когда они с ним об этом говорили, он поднимал прекрасные добрые глаза и спрашивал: «Но почему я?»

Несколько важных личностей решили наконец в один жаркий летний день пойти к нему и серьезно обсудить этот вопрос. В торжественных одеждах они проследовали по улицам Милана, подошли к дому и позвонили. Довольно долго никто не отвечал: слуги куда-то ушли, а сам знаменитый астроном, верно, мысленно бродил в полях марсианской пшеницы… Жара стояла ужасающая. В конце концов он открыл дверь — по случаю каникул не счел нужным стеснять себя одеждой, и делегация узрела на пороге великого человека совершенно голого…

Тем не менее особым декретом дядя получил звание сенатора. «Сенаторы, — заметил он, — создают законы для людей, а я знаю всего несколько небесных законов».

Один-единственный раз он отправился в Сенат и принял присягу, чтобы доказать, что он хороший патриот, и больше никогда туда не возвращался. Из-за близорукости по прошествии лет он лишился возможности смотреть в свой телескоп. Тогда, чтобы не терять времени зря, принялся изучать древнееврейский язык — на нем астрономы писали в Древнем Вавилоне! Когда дядя умер, Обсерватория выразила свое почтение к нему минутой молчания — великого молчания, которое внушало уважение. С тех пор имя его произносится с таким же пиететом, как имена Вольта, Галилея или Спинозы. И труды этого маленького ростом великого человека продолжают будоражить умы современников.

Когда отец оставил свой пост в университете, мы переехали из дворца Корсини в дом на площади Санта-Мария-Маджоре. Из окон квартиры открывался великолепный вид на эту большую базилику, но нет уже ни таинственного чердака с романтическим сундуком, ни сада… и я чувствовала себя несчастной. Тогда отец решил взять меня с собой в Тунис, где у него было много друзей. В свои тринадцать лет я, конечно, любила приключения, но ни разу не ступала на борт корабля. Мы совершали это плавание в штормовую погоду и стали единственными пассажирами, не покинувшими палубы.

С самого прибытия в Тунис нас стали приглашать к себе владельцы частных домов со странными интерьерами, окруженных великолепными садами. Увы, мне, совсем юной девушке, во время этих визитов приходилось проводить бо́льшую часть времени в гаремах, которые совсем не походили на места моих мечтаний. Меблировка ужасная, все предметы куплены в европейских магазинах, тут стояли даже огромные зеркальные шкафы. Зато я научилась там есть руками самое восхитительное мясо — ягнят.

Тогда произошел и первый необыкновенный эпизод в моей жизни. Моей руки попросил один из самых могущественных в стране арабов. Не знаю уж, когда он меня заметил, только стал разъезжать перед моими окнами в своей огромной, развевающейся белой гандуре (халате без рукавов), верхом на прекрасном скакуне. За ним ехала на черных лошадях его свита. Вытянувшись в линию посреди площади, всадники принимались выполнять то, что арабы называют «Фантазией», — это поразительное конное представление. Подняв к небу копья, они поворачивали и ехали галопом, выделывая поразительные фигуры танца. Разумеется, хорошо воспитанная девушка оставалась невидимой. Мне позволялось лишь украдкой, сквозь занавеси бросить взгляд… В тот момент я не понимала, что таким образом за мной ухаживают и вся эта демонстрация устроена в мою честь. Когда отец сообщил мне об этом, я почувствовала себя женщиной, готовой сказать «да» своему таинственному поклоннику. Увы, отец счел, что дочь еще слишком молода.

Вот так я упустила шанс начать жизнь, которая, несомненно, обещала быть мирной. В дальнейшем много раз, во время моих великих и суровых сражений, я вспоминала об этом и жалела, что не воспользовалась посулами безоблачного существования.

Итак, Скиап вернулась в Италию, приобретя более просветленный взгляд на мир, ибо увидела многое по-настоящему прекрасное, почувствовала себя женщиной; ребенком, не ведавшим еще всего, что принято называть «жизнью как она есть», — и тем не менее женщиной. В течение многих часов она упорно размышляла…

Мать заставила ее изучать музыку и давала уроки игры на фортепиано. Это просто ужасно, невыносимо — садиться на табурет и нажимать так долго на одну ноту. Вот и пришло в голову притворяться после каждого занятия, что у нее приступ истерии. Затея удалась, занятия музыкой прекратили.

Ну а что касается религии, то один поцелуй чуть не убил ее в Скиап. Это случилось, когда невинный флирт с немного более старшим мальчиком уничтожил прелесть первого поцелуя. Она нашла его приятным, испытанное ощущение понравилось. Однако строгие правила, привитые с детства, и полученные основы религиозного воспитания привели к мысли, что этот поступок ужасен. Терзали муки греховного сознания, пугали последствия. В те времена юным девушкам ничего не рассказывали, родители считали это непристойным. Церковь Санта-Мария-Маджоре, туда бросилась она, чтобы исповедаться. Священник попался начисто лишенный такта, и по ее перепуганному виду, вероятно, подумал, что и впрямь согрешила. Стал задавать нелепые, отвратительные вопросы, из которых она узнала поражающие подробности. Сверхчувствительная, она ни о чем не подозревала, все это оскорбляло ее самые потаенные, интимные чувства. Потрясенная, она убежала из церкви, рыдая, и больше не показывалась в исповедальне.

Для меня это стало трагедией, ведь исповедь — один из самых мудрых законов католической церкви. Так важно довериться другому, знать, что твои душевные тайны не будут нарушены благодаря строгим правилам молчания, а ошибки, если ты искренна, простятся, забудутся, это было огромным облегчением.

Конец ознакомительного фрагмента.

Моя шокирующая жизнь. Предисловие к русскому изданию (Эльза Скиапарелли)

© А. А. Бряндинская, перевод на русский язык, 2012

© А. А. Васильев, предисловие, фотографии из личного архива, 2012

© ООО «Издательство «Этерна», оформление, 2012

Elsa Schiaparelli. Shocking.

Предисловие, научное редактирование и фотографии из личного архива Александра Васильева

Благодарим Екатерину Перцову (Париж) за предоставление первого оригинального издания воспоминаний Эльзы Скиапарелли из личной коллекции

* * *

Предисловие к русскому изданию

Первое издание на русском языке замечательной книги воспоминаний великой создательницы мод Эльзы Скиапарелли — исключительное по важности событие в истории и теории отечественной моды. В СССР на протяжении многих десятилетий имя Эльзы Скиапарелли было предано полному забвению — это было связано с грустной для русской культуры политикой «железного занавеса». Но лучше поздно, чем никогда! И именно с этой книги московское издательство «Этерна» начинает новую серию редких книг о моде на русском языке, авторами которых были сами модельеры, создатели известных домов моды, великих брендов, авторских стилей. Сейчас, когда отечественная мода переживает большой подъем и начинает собирать первые цветы успеха на международном рынке славы, обучение людей, связанных, хотя бы опосредованно, с миром красоты, эстетики и моды, мне лично видится особенно важным. Я уверен, что автобиографические воспоминания ВЕЛИКОЙ ЭЛЬЗЫ СКИАПАРЕЛЛИ доставят читателям большое удовольствие и станут поводом для плодотворных размышлений.

С именем Эльзы Скиапарелли связана целая эпоха мировой моды, расцвет которой приходится на 1930—1950-е годы. Ее талант напрочь опровергает мнение, что большую моду могут создавать только мужчины. Удивительно талантливая и оригинальная, итальянка Эльза Скиапарелли всего добилась собственным трудом, долгим и серьезным творческим поиском. Одна, без помощи мужа, с маленькой больной дочкой на руках, Эльза прибыла из Нью-Йорка в Париж после Первой мировой войны. Получив благословение самого «императора парижской моды» той эпохи Поля Пуаре, она дерзнула открыть в Париже, городе жестокой конкуренции, свой модный салон и привлечь к себе внимание. Одним из секретов первого успеха Скиапарелли был, на мой взгляд, ее интеллект, ум, помноженный на художественный дар и работоспособность. Человек тонкой культуры, поклонница литературы, поэзии и философии, Эльза родилась в 1890 году и выросла в Риме в семье аристократа, директора Королевской библиотеки. Среди ее предков был знаменитый итальянский астроном Джованни Вирджинио Скиапарелли (1835–1910), отрывший особенности строения «каналов» на поверхности Марса. Реальное и ирреальное, подчас даже космическое, окружало девочку с детства и научило ее нестандартно мыслить. Эльзу всегда тянуло к неизведанному, новому и оригинальному. Смелость помогла ей переделать образ сотен тысяч женщин, ставших в 1930—1940-е годы ее клиентками и поклонницами. Об успехах и трудностях, о страхах и размышлениях, о встречах и путешествиях Скиапарелли вы узнаете из этой книги.

Что действительно нового привнесла Эльза в этот загадочный мир моды? Возможно, из всего ее наследия самым живучим оказался цвет яркой фуксии, так называемый «Shocking pink» — «шокирующий розовый», который стал лейтмотивом многих ее коллекций, цветом упаковки косметики и духов Скиапарелли. «Шокинг» в сочетании с черным позже был растиражирован множеством последователей великой Эльзы, начиная от Пьера Бальмена и недавно скончавшегося Ива Сен-Лорана, который считал себя во многом ее последователем, и заканчивая розовой палитрой у Кристиана Лакруа, Джонни Гальяно и многих других, менее известных и успешных дизайнеров.

Значительным вкладом Эльзы Скиапарелли в мир моды был симбиоз с популярным в то время сюрреалистическим искусством во главе с Сальвадором Дали. В преддверии Второй мировой войны стремление к уходу от реалий жизни был очевиден. А победа тоталитарных диктатур в Европе, включая родную для Эльзы Италию, Германию, Испанию и СССР, стала тем контрастным фоном, на котором сюрреализм выгодно выделялся и оформился в мощное эстетическое и художественное движение. Взаимодействие Сальвадора Дали и Эльзы Скиапарелли подарило миру артефакты, исключительные по ценности и глубине проникновения изобразительного искусства в модный процесс. По эскизам Дали были созданы дамская сумочка в форме телефона; всемирно известная шляпка в виде женской черной туфельки, указывающей каблуком в небеса; перчатки с накладными цветными ногтями; коктейльное платье с омаром на юбке; пластиковое ожерелье с металлическими жуками; дизайн флаконов духов и многое другое. Другой замечательный художник и поэт того времени Жан Кокто создал для Эльзы рисунки ее знаменитых вышивок и аппликаций для модельных платьев, которые она мастерски интерпретировала в пластичных тканях.

Новинками от Эльзы Скиапарелли, дошедшими до нашего времени, стали набивные ткани с газетным текстом, использование прозрачного пластика в модных изделиях, создание и пропаганда брючных костюмов и, конечно, подкладные плечики, которые появились в ее коллекциях еще в 1932 году! Большая поклонница Античности, как истинная римлянка, в своих оригинальных и порой эксцентричных творениях Эльза уделяла много внимания драпировкам и любила завышенные талии. Она ввела это в моду в 1930 году, и силуэты Скиапарелли напоминали помпейские скульптуры эпохи Цезаря. Ее модели позволяли даже самым робким, некрасивым и застенчивым женщинам стать заметными, привлекательными и одухотворенными. Создание Эльзой авторский духов с запахом пачулей «Shocking», разлитых во флаконы в форме бельфамистого торса американской кинодивы 1930-х годов Мэй Уэст, для которой она создавала удивительные костюмы в Голливуде, сделали успех Дома Скиапарелли мировым.

Впоследствии флакон в виде торса был скопирован для своей парфюмерной продукции Жан-Полем Готье. Сотни клиенток со всего мира спешили в Париж, на Вандомскую площадь, 21, в салон Скиапарелли, вновь отделанный известным французским декоратором Жан-Мишелем Франком, справа от входа в отель «Ритц», где жила тогда современница Эльзы и ее главная конкурентка Коко Шанель. Враждебные отношения между Шанель и Скиапарелли стали достоянием всего Парижа в те годы. Коко пришла в мир моды раньше Скиапарелли и была старше на семь лет. Стремительный успех «этой итальянской художницы», как выражалась Шанель, задел ее в самое сердце. То была не «холодная война», а настоящее сражение талантов. Отголоски этих, вовсе не шуточных баталий читатель, возможно, прочтет между строк этой книги, хотя Скиапарелли практически ничего не пишет о своей конкурентке. Историки моды Парижа донесли до нашего времени анекдот о том, как Коко, пригласившая к себе Скиап, а именно так Эльзу называл весь Париж, усадила ее в черном бархатном платье на стул, свежевыкрашенный белой масляной краской! Эти две дамы переманивали друг у друга манекенщиц, фотографов, коммерческих директоров и даже дизайнеров. Настоящая борьба развернулась вокруг знаменитой русской топ-модели 1930-х годов Людмилы (Люд) Федосеевой, которая позировала то в одной, то в другой, конкурирующей, рекламной съемке. Подобную параллель можно провести в и отношениях Сальвадора Дали, Кристиана Бернара и Жана Кок-то с Шанель и Скиап. Но все же справедливости ради скажем, что в 1930-е годы перевес сил был, безусловно, на стороне Скиапарелли, тонко чувствовавшей время и стилистику, в то время как Шанель при своем неумении ни рисовать, ни кроить не смогла успешно перейти на новые силуэты того времени.

Несомненно, русским читателям будет интересно узнать о поездке Эльзы Скиапарелли в СССР в ноябре 1935 года на Французскую торговую выставку, где она представляла французскую моду и была первым западноевропейским кутюрье, представившим свои модели в СССР в эпоху Сталина. Однако желание Скиап переодеть советскую женщину по новой моде не нашло поддержки у властей. Несколько ее моделей все же были тайно скопированы горничными отеля «Метрополь» в Москве, а экстравагантные шляпки Эльзы пришлись по вкусу знаменитой актрисе кино того периода Янине Жеймо. Описание Скиап этого путешествия в Москву и Ленинград — уникальное свидетельство объективного взгляда извне на моду и стиль жизни советской России. Опубликованная в «Vogue» 1935 года карикатура на Сталина и Скиапарелли, якобы взявшей интервью у диктатора, стоила, вероятно, долгих бессонных ночей сотрудникам Лубянки.

Конец 1930-х годов был ознаменован взлетом ретроспективной, исторической тенденции неовикторианства, вызванной успехом многих исторических экранизаций в Голливуде и пышной пассеистической коронацией нового короля в Англии, Георга VI, в 1936 году. Настоящим шедевром многоликой и не устаревающей моды была коллекция Скиапарелли лета 1938 года на тему цирка с удивительными бисерными и стеклярусными вышивками работы Дома Лессажа. А к лету 1939 года Скиап подготовила прекрасные коллекции веселых платьев с турнюрами, напоминающими наряды героинь Золя и Мопассана, и возродила моду на рукава «жиго». В Париже конца прошлого столетия я был лично знаком с ведущей манекенщицей Дома Скиапарелли Варварой Борисовной Раппонет, родившейся в 1911 году в Киеве. Русская манекенщица пришла просить работу у Скиап в начале немецкой оккупации, до войны она была моделью у «Баленсиаги», открывшегося в 1937 году. Исхудавшая донельзя в результате хронического недоедания, Варвара очень не понравилась Ирен Дана, управлявшей тогда Домом моды, которая порекомендовала ей посмотреться в зеркало перед поиском работы. «Кожа да кости», — сказала она. Но, услышав этот разговор, Скиап вмешалась: «Мадам Дана, кто вам дал право выбирать моих моделей? Мадемуазель, вы ангажированы!» Так Варвара Борисовна стала знаменитой манекенщицей Парижа 1940-х годов под псевдонимом Барбара Скиап и всю жизнь сохраняла самые добрые воспоминания о работе в этом Доме. Она называла Эльзу сердечной и талантливой женщиной, позировала в ее платьях для фотосессий, некоторые из ее снимков из моего архива мы публикуем в этой книге впервые. Другими русскими манекенщицами, работавшими для Скиап в 1930-е годы, были баронесса фон Мёдем, Лидия Ротванд (ур. Зеленская) и княжна Мещерская. Скиап нередко работала с русскими эмигрантами. Она создавала театральные костюмы для знаменитого театра-кабаре из Москвы «Летучая мышь», которым руководил Никита Балиев. Во время Второй мировой войны и немецкой оккупации Парижа Скиап очень четко проявила свою гражданскую позицию. Она предпочла эмигрировать в США, чем жить в оккупированной Франции, и оставила свой Дом на попечении шведской директрисы Ирен Дана. Описание ее «побега» через Испанию и Португалию — одни из самых авантюрных страниц этого увлекательнейшего бытописания.

Попав в США, неутомимая Эльза читала лекции о моде для многотысячной аудитории на стадионах, выступала с акциями Красного Креста и собирала посылки для французских детей-сирот. Как это разнится с роскошной жизнью ее конкурентки Шанель, проведший годы военной оккупации в номере отеля «Ритц» в объятиях немецкого любовника, офицера Ханса Гюнтера фон Динклаге. Разные характеры — разные судьбы и разное отношение к Франции, не так ли?

По окончании войны Эльза снова возвращается в свой Дом, выпускает новые духи «Le Roi Soleil» в авторском флаконе от Сальвадора Дали и приглашает на работу двух молодых стилистов. В 1945 году ее ассистентом становится Пьер Карден, а в 1947 году — юный Юбер де Живанши. А затем она приглашает и верного спутника Юбера, Филиппа Вене.

Но время берет свое. Послевоенный Париж воодушевлен приходом в мир моды новых имен — мадам Карвен, Пьер Бальмен, и, наконец, в 1947 году взорвалась настоящая бомба — состоялась премьера «New Look» Кристиана Диора — стиль, который Эльза не совсем поняла и приняла. Эта вычурная и в то же время изысканная женственность взяла верх над экстравагантными, но эстетскими моделями Скиап, и бороться с конкурентами стало все труднее и труднее. К тому же 15 февраля 1947 года у Эльзы рождается первая внучка — Мариса Беренсон, ставшая затем манекенщицей и киноактрисой. Радости Скиап не было предела, и она покупает себе новый дом в Тунисе, в местечке Хаммамет. Она пишет свои воспоминания, те самые, которые вы собираетесь прочитать. Но дела дома идут все хуже. Несмотря на массовые продажи лицензий на производство одежды, шляп и белья для женщин и мужчин под ее именем в американские универмаги, в 1954 году Эльза показала свою последнюю сокращенную коллекцию. Это случилось накануне возвращения из Лозанны в Париж ее заклятого врага Коко Шанель, которая после четырнадцатилетнего перерыва решает вновь заняться кутюром, дабы спаси свое имя, Дом и поднять продажи духов. 13 декабря 1954 года Скиапарелли полностью закрывает свой Дом моды в Париже, но продолжает продажи духов и линию женских аксессуаров — шляп и очков — в США.

Шанель одерживает значительную победу в этой долгой битве двух богинь моды, но в 1971 году в Ритце она умирает первой, в одиночестве. Скиап переживет ее на два года и тихо умрет во сне в Париже 13 ноября 1973 года. Она попросит похоронить ее в пижаме цвета «шокинг» на кладбище маленькой пикардской деревушки Фрукур. Перед смертью Скиап подарит большую коллекцию своих платьев Музею Филадельфии и Парижскому музею искусств моды на улице Риволи.

Десять лет спустя, в 1983 году, в Париже открылась ретроспективная выставка Эльзы Скиапарелли в «Forum les Halles», которая пользуется большой популярностью и возрождает доброе имя Скиап. Одним из ее организаторов стал американский коллекционер Билли Бой, который считается лучшим экспертом творчества Эльзы Скиапарелли. Именно с этой выставки в Париже и началось увлечение автора этих строк ее творчеством. Думается, что и вам, читатели, история жизни этой неординарной женщины придется по душе. В качестве послесловия мне осталось только добавить, что сюрреальное так никогда и не покинуло Эльзу: 11 сентября 2001 года в одном из самолетов, врезавшихся в нью-йоркские башни, сидела вторая любимая внучка Скиап, фотограф и актриса Берри Беренсон, бывшая жена Энтони Перкинса, актера фильмов ужаса у Хичкока. Он сам скончался от СПИДа 12 сентября 1992 года. Сюрреалистическое продолжение шокирующей жизни. И смерти!

Александр Васильев,

Париж, 2008

Невезучая соперница Шанель (Эльза Скиапарелли)…: sonatafoto — LiveJournal

   
Девочка из богатой семьи, аристократка по происхождению с хорошим образованием, полезными связями, выросшая без родительской любви…

Эльза Скиапарелли родилась 10 сентября 1890 года в семье итальянских аристократов с богатой родословной. Девочка была некрасива и часто раздражала учителей и мать своими эксцентричными выходками и подвижностью.

Однажды она решила посадить на своем лице цветы: насыпала семян даже в уши и в нос и чуть было не задохнулась.

Эльза чувствовала холодность родителей и пыталась доказать свою любовь к ним.

Увлекшись идеями Леонардо Да Винчи, Эльза соорудила парашют из зонтика и… приземлилась на розовую клумбу под окнами родителей. Это стало последней каплей для утонченной матери, и девочка отправилась на обучение в закрытый католический пансион в Швейцарии.

Эльза была не в обиде. Она продолжала блестяще учиться и шокировать окружающих. Через несколько лет обучения в пансионате у нее обнаружили рукописи стихов собственного сочинения, содержание которых расходилось с общепринятой католической моралью.

Стихи о страсти, плотской любви и даже с намеками на лесбийские связи сделали свое дело – 14-летняя Эльза вылетела из пансионата и выпустила поэтический сборник.

Ей прочили большое будущее в поэзии, но никакой талант не помог девушке вырасти в глазах собственной семьи.

Разрыв произошел после того, как она сбежала из дома, чтобы учиться и путешествовать. Она посетила Нью-Йорк, Лондон и Париж.

Однажды она получила приглашение на бал – впервые в жизни, но денег на наряд у нее не было. Платье Эльза соорудила из куска синей ткани. Она не умела кроить и шить (и в будущем так и не научилась), поэтому просто обмотала ткань вокруг себя на манер греческой туники. Платье вызвало восторги гостей, но Скиапарелли так и не раскрыла имя автора.

Вскоре она открывает магазин спортивной одежды на Рю-де-ля-Пэ. Эльза содает практичные вещи для современной женщины, которые можно легко менять и комбинировать.

Это направление до сих пор актуально в моде и не только для спортивной одежды. Эльза Скиапарелли добивается успеха, к ней приходит слава и деньги.

. 

Эту экстравагантную волоокую итальянку в Париже звали просто Скиап, а для всего остального мира она была Эльза Скиапарелли — феерическая женщина, законодательница мод.

Два десятилетия, с 1930-х по 1950-е годы, она держала пальму первенства на мировых подиумах, что для моды уже сенсация.

Это именно ее Коко Шанель усадила за ужином на выкрашенный белой краской стул, когда та в черном бархатном платье появилась у нее в гостях… Не могла Коко допустить мысли, что рядом есть кто-то талантливее.

 Но имя последней стало практически нарицательным в мире моды, а итальянку знали только сверстники. Почему так? Наверное тут кроме таланта нужны были связи и появиться в нужное время в нужном месте.

При этом наследие Скиапарелли, как ни странно, можно увидеть не только в учебниках по истории моды, но и на современных подиумах. Многие образы персонажей  несут явное влияние стилистики Скиапарелли.

Появлению бутиков мы обязаны Эльзе Скиапарелли. Еще она первой стала использовать искусственные ткани, создала брюки-клеш, застежку-молнию, как элемент декора.

Скиапарелли много работала для звёзд кино и театра. Кэтрин Хепберн, например, заявляла, что её карьера по-настоящему взлетела вверх только тогда, когда она начала одеваться у этого модельера.

Кэтрин Хепберн в маленькой шляпке от Скиапарелли 1933.

Эльза создала имидж блистательному Гари Купе­ру, а также Марлей Дитрих, Мишель Морган и другим актёрам.

Скиапарелли в своем творчестве была сторонницей сюрреализма. Шанель, напротив, делала ставку на классику.

Эльза старалась одеждой подчеркнуть силу духа, личности, в то время как Габриэль подчеркивала красоту тела.

Коко во всем придерживалась выдержанности стиля, а для своих моделей предпочитала использовать ткани скромной неяркой окраски без отделки. Эльза же шла на провокацию, использовала роскошные материалы и фасоны, шокировала модную публику невообразимым декором.

Если Шанель создавала классические костюмы с золотыми пуговицами, то Скиапарелли шила платья-сари, выдумывала причудливые пуговицы в виде монет, ожерелья с пластиковыми насекомыми и странные аппликации в виде животных

 До сих пор множество дизайнеров используют приемы и задумки Скиапарелли в своем творчестве.

Платье от Скип.

Готье

Она открыла один из первых в мире бутиков, заложила основы и принципы того, что в будущем станет именоваться prêt-a-porte и превратила обычное дефиле в яркое, праздничное шоу.

И именно она подарила женщинам раздельный купальник (да еще телесного цвета!) и первую юбку-шорты.

Скиап (как все её называли) стала первым французским кутюрье, чьи работы появились в постреволюционной России.
Журнал «Vanity Fair» в 1936 году опубликовал карикатуру мексиканского художника Мигеля Коваррубиаса, где в воздухе, держась за стропы парашютов, Эльза разговаривает со Сталиным, у которого тоже за спиной парашют.

Читать книгу Моя шокирующая жизнь Эльзы Скиапарелли : онлайн чтение

Незадолго до отплытия Гого заболела краснухой, пришлось отложить путешествие. Когда мы, наконец, отправились в плавание, она походила на вареного омара, но врач сделал вывод, что это последствия болезни желудка.

В нашей маленькой каюте Гого проводила неспокойные, бессонные ночи, перелистывая все иллюстрированные журналы, какие попадали ей в руки, а на следующее утро появлялась на палубе с ангельским личиком, прижимая к груди, как якорь спасения, любимого жирафа Торке.

Старая няня, заливаясь слезами, пришла нас провожать. Прощание было тяжелым, она хотела бы быть вместе со своим любимым ребенком, но не могла уехать с нами.

Наш пароход оказался очень медленным, но все-таки, испытав большое облегчение, мы высадились во Франции и приехали в Париж.

– Мне рассказывали, – сообщила мадам Хейс, – о маленьком, недорогом отеле в центре, у церкви Мадлен. Не поехать ли нам туда?

Так мы и сделали, но всю ночь слушали, как спускают воду… нет, это место нам не подходит. Мадам Хейс переехала в более дорогой отель, а я отвезла Гого к мадам Пикабиа, на улицу Пти-Шан, рядом с Вандомской площадью и улицей Мира.

Габриэль Пикабиа и я сидели и беседовали после замечательного завтрака, как вдруг перед открытым окном появилась Гого, раскрасневшаяся и радостная: «Хеллоу, Париж!» – закричала она и помахала рукой, потом вбежала в комнату, схватила большой бокал красного вина и осушила его содержимое… Мы уложили ее, и она заснула глубоким сном впервые за двадцать четыре часа.

В то время я начала заниматься своим разводом, все произошло необыкновенно быстро, и мне не могли предъявить ни одного возражения. Бланш Хейс нашла квартиру на бульваре Тур-Мобур и пригласила меня жить с ней. Гого я поместила в небольшую клинику, где ее подвергли тщательному лечению. Это была долгая и болезненная история: девочка отбивалась и горько плакала при одном виде «злого ящика».

Вначале я имела неприятности с паспортом, он был польским и выдан моему мужу Падеревским28
  Падеревский, Игнаци – польский музыкант и государственный деятель; в 1919 г. избран председателем совета Польской Республики. – Прим. пер.

[Закрыть] вместо моего временного французского, но он мне не пригодился. Тогда я взяла свой старый итальянский паспорт, направилась к послу, графу Сфорца, старому другу моего кузена Аттилио, и попросила его продлить. Он сказал мне, что в результате брака я потеряла итальянское подданство и продлевать паспорт противозаконно. Внезапно я заметила, что паспорт, который не хотел продлевать граф Сфорца, действителен еще двадцать четыре часа. Скиап бросилась в Рим и попросила новый паспорт на имя мадемуазель Скиапарелли, и ей тут же его выдали, им было совершенно неважно, что это незаконно.

Мать просила ее остаться жить с ней. В материальном отношении это разрешило бы все проблемы, но в тот момент Скиап, как соловей, который глотнул радостей вольной жизни, – выбрала свободу. Пусть даже если снова придется очень туго, она предпочитала взять свою судьбу в собственные руки. Это не было вызвано ни честолюбием, ни недостатком нежности – просто глубинным стремлением к физической и духовной изоляции, которая станет и дальше направлять ее жизнь. Она вернулась в Париж, и ей удалось найти занятие. Один дальновидный антиквар, угадав ее трудности и самозабвенное стремление к свободе, брал ее с собой на аукционы и в антикварные магазины Парижа и провинции. Мало-помалу позволил ей выбирать для него предметы искусства и тем самым дал возможность заниматься делом не очень обременительным. Благодаря своей любви к прекрасным вещам она приобрела некоторую компетентность; но при этом имела время совершать с Гого недлинные прогулки, доступные для девочки. Так моя дочурка полюбила Париж.

Однажды мы отправились на площадь Инвалидов. Могила Наполеона произвела на Гого большое впечатление, и она спросила, что это такое. Как объяснить, кто такой Наполеон, четырехлетней девочке? Сказала вот что:

– Здесь навсегда нашел покой Наполеон, император французов.

Гого протянула мечтательно:

– Он там оди-ин?.. Ему, должно быть, хо-олодно…

– Нет, моя родная, он спит там вместе со своими маленькими солдатами.

С тех пор мы часто заканчиваем письма друг другу словами: «Наполеон и все его маленькие солдаты» – это для нас символ бесконечной любви.

С тех пор я жила одна в маленькой двухэтажной квартире из двух комнат на Университетской улице. Друзья милы со мной, я счастлива – живу одна… Сама готовлю, вспоминая те блюда, что делала нам наша кухарка в Риме, когда я была девочкой. Дом тут обветшалый, и его владелец, чрезвычайно вежливый, пожилой, много занимался моим благосостоянием. Я встречала его нечасто, но благодаря своему слуге он был в курсе моих приходов и уходов, иногда посылал мне прекрасные подарки: несколько бутылок элитного красного вина или замечательные деликатесы, приготовленные его поваром.

Именно в этот период я познакомилась с Полем Пуаре29
  Пуаре, Поль (1879–1944) – великий французский модельер, создатель прославленного Дома моды (1903–1934), изменивший под влиянием Дягилевских балетов эстетику женской одежды в сторону ориентализма и русского стиля, с которым познакомился после поездки в Россию в 1911 г. Создатель знаменитой фирмы по производству духов «Розин» и ателье тканей и аксессуаров для Дома «Мартин». Автор нескольких книг, в том числе автобиографии «Одевая эпоху». Окончил свою жизнь в одиночестве и бедности. – Прим. А. Васильева.

[Закрыть], которым восхищалась, считала самым великим современным художником. Однажды вместе с богатой американской приятельницей я вступила в маленький, бьющий через край чудесными красками особняк Поля в предместье Сент-Оноре. Так я впервые попала в Дом высокой моды. Пока приятельница выбирала себе платья, я в восторге смотрела вокруг, молча примеряла одежду, совсем забыв, где нахожусь, и, довольная собой, прогуливалась перед зеркалом. Вот надела великолепное манто широкого, просторного кроя – будто специально для меня создано… Черный набивной бархат с широкими блестящими полосами, подкладка из ярко-синего крепдешина…

– Почему бы вам не купить его, мадемуазель? Можно подумать – оно сделано для вас!

На меня смотрел сам великий Пуаре, и я почувствовала искру, пробежавшую при этой встрече.

– Не могу. Оно, без сомнения, слишком дорогое для меня, да и когда, где мне его носить?

– Не заботьтесь о деньгах, мадемуазель, – произнес Пуаре. – К тому же вы – именно вы – можете носить что угодно и где угодно.

И с этими милыми словами подарил мне дивную вещь.

Комплимент и подарок меня ослепили.

В моей темной квартирке сказочное манто уподобилось небесному свету. Вскоре у меня образовался целый гардероб. Поль Пуаре продолжал дарить мне великолепные туалеты, когда они мне оказывались необходимы: черные, вышитые серебром, белые, вышитые золотом… Никто никогда не знал, в чем я появлюсь; иногда я опережала моду, а иной раз носила свои собственные вещи – и тогда будто превращалась в свою сестру-дурнушку. Пуаре пригласил меня на ночной праздник, он устраивал его, чтобы отметить отъезд из своего чудного особняка в предместье Сент-Оноре и открытие ультрасовременного Дома моды на Елисейских Полях. Жгли фейерверки, гости отправлялись от одного дома к другому, неся горящие факелы…

Новое заведение было роскошно, но, как иногда происходит со слишком огромными замыслами, эта перемена не принесла Полю Пуаре удачи. Одной из особенностей здания была стеклянная комната в центре, откуда Пуаре мог наблюдать за всеми своими отделами. Этот гений, «Леонардо моды» не стеснял себя ничем – одновременно блестящий хозяин дома, бонвиван, любитель прекрасной еды и тонкого вина… Мне особенно запомнился один обед в «Ше Алль», ресторане внутри Центрального рынка Парижа. Мы провели там время с полудня до поздней ночи вместе с начальником пожарной части Парижа, рассказывая замечательные истории и попивая белое вино.

Необычайное благородство, горячий энтузиазм, презрение к бульварной рекламе привели Поля Пуаре к полному разорению, и в последний период перед смертью он жил на десять франков в день – пособие по безработице.

Еще один большой мой друг в то время – Жан-Мишель Франк30
  Франк, Жан-Мишель (1895–1941) – французский декоратор интерьеров. Работал для миллиардеров Рокфеллеров и для бутиков парфюмерной фирмы «Герлен». Оформил интерьеры Дома моды Скиапарелли в Париже. Поклонник эстетики XVIII в., часто употреблял дорогостоящую маркетри, ценные виды кожи, в том числе шагреневую. Покончил собой в Нью-Йорке. – Прим. А. Васильева.

[Закрыть], совершивший революцию в декорировании интерьера. Он открыл совершенно новый способ обустройства дома, в том числе кухни. Изобрел новый стиль меблировки, в нем сочетались простота и немалая роскошь. Маленького роста, искрящийся остроумием, он страдал от ужасного, безнадежного комплекса неполноценности.

Но главное в моей жизни – я беспокоилась о состоянии ноги Гого, отправила ее к доктору Пико, самому крупному тогда специалисту в области детского паралича; у него была клиника в Швейцарии. Гого шесть лет, надо принять решение о ее подданстве. Выбирать ей можно между итальянским, французским, американским и даже польским. Она выбрала американское, и я отвела ее в американское консульство. Подняв пухлую ручку, она поклялась в верности стране, которая отныне становится для нее родной.

В ночь перед отъездом в Швейцарию меня разбудил ее голос:

– Мама, а где мой папа?..

Тогда он уже умер, и я попыталась объяснить ей, что такое смерть. Последовало долгое молчание; пока я гадала, каков будет следующий вопрос, малышка произнесла: «А знаешь, ведь это ты – мой папа и моя мама». И Гого крепко заснула.

Глава 4

Я отвезла Гого в Лозанну и устроила в школу, которая называлась «Голу́бки», там ей предстояло пробыть несколько лет. Это была наша первая настоящая разлука, и я глубоко переживала, что вынуждена оставить ее, такую маленькую, в чужих руках, да еще именно в тот момент, когда ребенок, подобно бутону, начинает принимать окраску цветка. Дочка будет сильно страдать – это я понимала.

Зато много лет спустя я была вознаграждена результатом и потому остаюсь в убеждении, что была права.

Существование мое в Париже протекало скорее мрачно, с долгими часами одиночества. Если когда-нибудь и мечтала бы быть мужчиной, то это именно в тот период. Возможность выходить из дома одной в любое время всегда оставалась моей заветной мечтой. Бесцельно бродить по улицам ночью, заходить в кафе – эти привилегии, быть может, кажутся незначительными, но придают бытию остроту, пикантность, что ли, позволяют более полно ощутить каждый миг. Истинная молодость, веселье в те времена оставались не моим уделом. Как ни странно, я их узнала гораздо позже.

Оказавшись на перекрестке своей жизни, я спрашивала себя, что из всего этого получится и какова цель моего существования. И хотя в нем было столько тьмы и тайны, я была почти счастлива – счастьем нищего: найдя пристанище на ночь, он наблюдает за дождем снаружи.

Знала одно – Скиап больше никогда не выйдет замуж. Брак нанес ей удар по голове, отняв всякую охоту сделать вторую попытку. Отныне жизнь ее превратилась в вереницу дружб, иногда очень нежных, порой непринужденных, а иной раз духовных, острых, быстрых, всегда полных беспокойной потребности одиночества и свободы, борьбы за маленькие перемены. Несмотря на то что ей чаще помогали женщины, лучше она ладила с мужчинами. Но ни одному не удалось получить над ней полную власть; очень требовательная, сама способная дать многое, она так и не встретила мужчину, который стал бы ей необходим.

Она все больше замыкалась в себе, не догадываясь еще, что очень скоро фантастическое накопление энергии и воли найдет способ для выражения, и по чистой случайности выбрала путь, которого никто из разумных людей не подумал ей указать.

Один или два раза я попыталась, вместо того чтобы рисовать или ваять – это у меня неплохо получалось, придумывать платья и костюмы. Рисовать их, между прочим, я считаю не профессией, а искусством, и обнаружила, что это искусство одно из самых сложных и разочаровывающих, потому что, едва родившись, вещь уже принадлежит прошлому. Почти всегда в работе появляется много деталей, что позволяет осуществить образ, возникший в голове. Исполнение одежды, средства производства, удивительный способ некоторых тканей реагировать – все эти факторы, независимо от качества, приводят в конце концов к легкому, если не горькому разочарованию. В определенном смысле еще хуже, если чувствуешь удовлетворение: ведь с того момента, когда наряд создан, он тебе больше не принадлежит. Он не остается, подобно картине, висящим на стене, у него нет самостоятельной жизни в том смысле, в каком она есть у книги – долгое существование, защищенное и охраняемое.

Платье не имеет собственной жизни, если его носят. Кто-то другой берет его, оживляет или по крайней мере старается это сделать, портит или делает из него гимн прекрасному. Чаще всего оно превращается в безучастный предмет, иногда в жалкую карикатуру на то, чем его хотели сделать – мечтой, самовыражением.

Полная сумасшедших идей, я связалась с разными людьми, среди них – с Домом Магги Руфф31
  Руфф, Магги (ур. Маги Безансон де Вагнер) (1896–1971) – французская создательница мод, основательница знаменитого и успешного парижского Дома моды (1929–1965). Автор книг, в том числе «Философии элегантности». – Прим. А. Васильева.

[Закрыть]. Любезный господин, чрезвычайно обходительный, объявил, что лучше мне заняться разведением картофеля, чем пытаться делать платья, у меня нет ни таланта, ни умения. Правда, на этот счет я и не питала больших иллюзий.

Меня навестила приятельница из Америки. Она всегда выглядела очень элегантно, а в тот день надела очень простой свитер, но отличавшийся от всех, какие мне раньше приходилось видеть. Лично я никогда не носила свитеров и вообще спортивных вещей. Когда я одевалась, чтобы поехать за город, была уверена, что почувствую себя тяжелобольной и своим видом распугаю птиц.

Свитер приятельницы меня заинтриговал: связан вручную, а смотрится солидно. Многие писали, что я дебютировала вещами, которые связала сама, сидя у окошка на Монмартре. На самом деле я вовсе не знала Монмартра и никогда не умела вязать. Искусство держать в руках две маленькие спицы и что-либо ими создавать всегда казалось мне волшебством, и до сих пор кажется. Научиться даже не пыталась, заранее убежденная: все, что произведу, будет напоминать кусок швейцарского сыра. Что касается свитера, которым я так заинтересовалась, он был решительно некрасив по форме и цвету; эластичен, но не растягивался, как другие вязаные вещи.

– Где вы это купили? – спросила я.

– Это? Дело в том, что одна женщина…

«Одна женщина» оказалась армянской крестьянкой, замужней. Я отправилась к ней; мы стали друзьями и продолжаем ими оставаться, иногда посещаю их фабрику, где они изготовляют вязаные предметы для коллекции.

– Если я вам сделаю рисунок, вы попробуете по нему сделать?

– Да, мы попытаемся.

И я нарисовала большой бант в форме бабочки спереди на шарфе, обмотанном вокруг шеи, – примитивный детский рисунок доисторической эпохи. А на словах пояснила: «Бант должен быть белым на черном фоне, и с изнанки все тоже белое». Несчастные, совсем не растроганные этой экстравагантной идеей, попытались ее осуществить. По правде говоря, это я испытывала на протяжении всей карьеры – мастера всегда с энтузиазмом осуществляли мои идеи и без споров делали то, о чем я их просила. Первый свитер не завоевал успеха, он оказался с одной стороны более плотным, чем с другой, и совсем некрасивым, подошел бы, пожалуй, Гого. Второй – уже лучше; третий я признала сенсационным. Стараясь, чтобы остались незаметными мои опасения, убежденная, что выгляжу почти сенсационно, я смело облачилась в него, отправилась на званый вечер – и произвела фурор.

В те времена женщины очень увлекались свитерами. Уже в течение нескольких лет Шанель выпускала платья и блузки, связанные на машине. Мой свитер был совсем другим, все женщины немедленно захотели его иметь и обрушились на меня как ястребы. Та, чей заказ я приняла первым, была закупщицей из Нью-Йорка и работала на Стросса, она заказала сорок свитеров и сорок юбок. Вспоминая историю Али-Бабы из сказок «Тысячи и одной ночи» (библиотека отца), я нахально ответила: «Договорились!»

Эльза Скиапарелли в джемпере с белым бантом, коллекция зима 1928 г. Фото Терезы Бонней

У меня не возникло ни малейшей идеи, как за обещанные две недели все это изготовят армянская крестьянка и ее муж, откуда возьмутся юбки, каковы их модели.

Мы с этими мастерами посоветовались и обегали весь Париж в поисках добровольцев. Армянская колония на удивление многочисленна, и почти мгновенно набралось нужное количество вязальщиц. Мы быстро им растолковали, что делать.

К моменту, когда я привезла шерсть, они не потребовали быстрой оплаты.

Большой бант тиражировали в разных цветах, но в основном в черно-белой гамме. А вот юбки – большая проблема.

Из чего их изготавливать и кто это сделает?..

Одна молодая француженка, живущая поблизости, иногда помогала мне решать проблемы с платьями. Мы с ней все обсудили и решили, что юбки должны быть простыми, без всяких фантазий, но… несколько более длинные, чем требовала мода, то есть до колена. Но где найти ткань и чем за нее платить? Я отправилась еще раз в Галери Лафайет и выбрала на полках то, что выглядело солидно и недорого стоило.

Заказ выполнен, отправлен и оплачен через три недели – слава Богу!

Удача придала мне смелости. За шарфом с большим бантом последовали шарфики, повязанные вокруг шеи, мужские галстуки ярких расцветок, шарфы, повязанные вокруг бедер. Моя первая частная клиентка, Анита Лус32
  Лус, Анита (1891–1981) – американская писательница, ее популярность в Америке была невероятной. Две ее небольшие книги «Джентльмены предпочитают блондинок» и «Но женятся джентльмены на брюнетках» выходили в США огромными тиражами и многократно переиздавались. Долгому успеху книг способствовал одноименный голливудский фильм с Мэрилин Монро в главной роли.

[Закрыть], тогда она находилась на вершине славы после успеха своей книги «Джентльмены предпочитают блондинок», и с ее помощью я окончательно вошла в свое дело. Очень скоро «Ритц» наполнили женщины, приехавшие со всего мира в черно-белых свитерах.

Мои изделия дополнялись тонкими вышивками шерстью на спине – того же цвета, что контрастный узор. Вышивки слегка вырисовывались, выделяясь на одноцветном фоне, и производили эффект, напоминающий импрессионистскую живопись. В то время весь мир говорил о дадаизме и футуризме, стулья имели вид столов, столы – табуретов; считалось неприличным спрашивать, что изображено на картине и каково значение поэмы; малейшая фантазия – табу, и лишь редкие посвященные знали о блошином рынке; у женщин отсутствовала талия, они носили украшения из теста и стягивали бюст, чтобы походить на мальчиков.

Ну а Скиап испытывала необходимость переехать в такое место, где жилье сочеталось бы с местом работы. Ей посчастливилось, она нашла на улице Мира, в доме 4, мансарду, где можно разместить спальню, салон и мастерскую. Специальных помещений для примерок не было, и она купила ширмы, которые в дальнейшем следовали за ней повсюду. Решение, увы, не идеальное: потолки низкие, в комнатах удушливо жарко и водятся крысы.

– Каким именем вас называть? – спросили меня.

– Моим, конечно.

– Никто не сможет его произнести.

– Это неважно.

И впрямь никто так и не произносил приличествующим образом мое имя. Что ж, пусть его сокращают или коверкают, но всем понятно, что это значит. Я повесила перед входом вывеску, где черным по белому написала свое имя, а внизу добавила: «ДЛЯ СПОРТА».

Молодые люди со всего мира писали мне потом – некоторые письма трогали своей наивностью, некоторые были длинными, взволнованными, – и спрашивали, с чего начинать, какой школе следовать. Мой ответ, наверно, их разочаровывал.

С чего начинать?

Прежде всего, обладаете ли вы даром, да или нет? Единственная и лучшая школа – рабочее ателье, шумное, полное народа, живое, творческое. Оптимальный способ – работать в Париже в качестве ученицы, которая подбирает булавки; со временем превратиться в помощницу, затем и в мастера. Достичь даже того, чтобы в один прекрасный день стать директрисой большого парижского дома моды, как мадам Вионне33
  Вионне, Мадлен (1876–1975) – французский кутюрье, в 1920–1930 гг. была законодательницей парижской моды, придумала крой по косой и прославилась изысканными вечерними платьями с драпировками, напоминавшими античную одежду.

[Закрыть] или мадам Ланвен34
  Ланвен, Жанна (1867–1946) – французский дизайнер, занимала особое место в истории европейского костюма, в начале XX в. с равным успехом одевала консервативных членов Французской академии и представителей артистической богемы. В парижском Доме Ланвен уже тогда существовали отделы мужской, детской, спортивной одежды, меха и парфюмерия. Ее духи «Арпеджио» вошли в историю моды.

[Закрыть], которые сделались оплотом парижской моды. Эти две женщины добились успеха, вы тоже сумеете. Путь открыт для тех, кто обладает волей, честолюбием, уважением к труду и дарованием.

Ходить на лекции, мямлить что-то перед манекеном с мелом или булавками в руках – это не принесет ничего хорошего. Такой вид обучения способен убить талант, порождает ничтожества и полезен лишь для тех, кто согласен выпускать массовую продукцию.

Скиап решительно ничего не понимала в шитье – незнание полное, – именно поэтому она обладала смелостью абсолютной и слепой. Ничем не рисковала: ни капитала, ни хозяина, ни перед кем не надо отчитываться – свобода! Впоследствии постепенно освоила несколько принципов, как одеваться, которые нашла сама, и навеяны они были, без сомнения, атмосферой красоты, впитанной в детстве. Почувствовала, что платья должны быть «архитектурными», что никогда не следует забывать о теле и необходимо считать его как бы арматурой конструкции. Фантазия в линиях и деталях, эффект асимметрии – все и всегда должно иметь тесную связь с арматурой.

Чем бережнее вы относитесь к телу, тем больше жизненности у наряда.

Гленна Коллетт, первая американская чемпионка по игре в гольф, в джемпере от Скиапарелли, 1929

Добавьте подплечики и банты, понизьте или повысьте линии, измените изгибы и округлости, подчеркните то или это, только не нарушайте гармонии. Более чем кто-либо другой (за исключением китайцев) греки уловили этот закон и придавали своим богиням, даже сильным, безмятежность совершенства и необыкновенную видимость легкости.

У меня в мансарде становилось все больше народа, а рисунки становились все более смелыми.

Плечи выше!

Верните бюст на его нормальное место!

Положите подплечики на плечи!

Уберите это некрасивое вздутие!

Сделайте талию на ее законном месте.

Удлините наряды!

Скиап украсила свитера африканскими рисунками собственного изобретения, например рисунками из Конго. На одном из свитеров – татуировки моряка со змеями и пронзенными сердцами, на платьях из джерси – рисунки скелета, которые шокировали буржуа, но привлекли внимание журналов, тогда еще мало озабоченных модой. Белые полосы повторяли рисунок ребер, и женщины, носившие эти платья, казались просвеченными рентгеновскими лучами. Рисовала рыб на купальных костюмах, и они трепетали на животе. Под впечатлением подвига Линдберга35
  Линдберг, Чарльз Огастес (1902–1974) – американский летчик, в 1927 г. совершил первый успешный трансатлантический перелет.

[Закрыть], пересекшего Атлантический океан, многие увлеклись авиацией, и Скиап придумала одежду для авиаторов, спортивные костюмы, одежду для гольфа, наконец, свое первое вечернее платье.

Это был первый вечерний наряд, в который входил жакет, тем самым Скиап совершила революцию в мире моды: простое, узкое, прямое, до пола платье из черного крепдешина, жакет из белого крепдешина с длинными полами, которые перекрещивались на спине, но завязывались спереди. Все предельно строго, к чему я и стремилась. Платье оказалось самым большим успехом в моей карьере, его воспроизвели повсюду, во всем мире. Я придумала еще одно платье в том же духе, только полы не перекрещивались, а просто завязывались узлом, а на конце отделаны петушиными перьями.

Затем стала делать все из твида, твида, твида… Одна очень красивая молодая женщина, обладавшая энергичным характером, попросила меня дать ей работу.

– Что вы умеете делать? – спросила я ее.

– Ничего, – ответила она.

– Я не могу позволить себе нанять кого бы то ни было из-за «ничего». Сожалею.

И я правда сожалела, потому что она идеально подходила к моим платьям.

– Очень жаль! – добавила я.

Она все время приходила ко мне, почти каждый месяц, и ее энтузиазм меня разжалобил. В конце концов я сдалась: «Ну ладно, вы выиграли!»

Не знаю, пожалела ли она когда-нибудь, но эта женщина все время рядом со мной, как символ высшей, нерушимой преданности; она – наш амулет. Американка Беттина Джонс.

Маленькая итальянская девочка на побегушках Лоретта, которая стала ныне главной портнихой, и мрачная, страстная молодая француженка, начинавшая вместе со мной, – все мы были неразлучны.

Мы были счастливы работать на улице Мира, дом 4; но я не в силах описать, какие ночи я там проводила. Крысы и мыши, которых я боюсь до ужаса, всю ночь плясали вокруг моей кровати дьявольскую сарабанду36
  Старинный испанский народный танец.

[Закрыть]. Но и кошки внушают мне глубокое отвращение, доходящее до кошмара. Тогда я завела маленького фокстерьера в надежде, что он истребит крыс, но оказалось, что он больше меня всего этого боится, и малейший звук, исходящий от мыши, заставлял его взбираться ко мне на постель. Как только наступало утро, мы вместе с моим отважным псом вставали и отправлялись в ближайший отель, чтобы выспаться.

Примерно в этот же период Амелия Эрхарт37
  Эрхарт, Амелия (1897–1937) – американская летчица, первая женщина, перелетевшая Атлантику в 1928 г., через год после перелета Чарльза Линдберга. Погибла при попытке кругосветного перелета в 1937 г.

[Закрыть] повторила невероятный подвиг Линдберга. Не всем известно, каким исключительным человеком она была, часто приходила ко мне, и мы стали большими друзьями. Помимо храбрости и своего редкого дара, она обладала своеобразной красотой и крайней скромностью. Когда я отправилась в Америку нанести ей визит – между двумя приключениями она мирно жила в маленьком коттедже, где мы с ней и ее мужем долго обсуждали ближайший перелет. Я уже решила лететь вместе с ней, но меня удержали дела. Она отправилась одна навстречу своей судьбе и сгинула в неизвестности, не оставив следов.

И тут произошло неожиданное событие: из Италии ко мне в Париж приехала старая подруга, почти сестра – Габ де Робилан. У нее имелись кое-какие деньги, и мы решили вместе снять квартиру. Вначале мы нашли две плохие комнаты на улице Понтье, но потом обнаружили очень приятную квартиру на бульваре Сен-Жермен: она прекрасно нам подошла, потому что была разделена на две. Мы общались по телефону и никогда не заходили в комнаты друг друга, не предупредив заранее, таким образом, одновременно не чувствовали себя одинокими и сохранили дружбу.

Теперь у меня был свой интерьер, который я могу оформлять по своему вкусу: спальня, гостиная, маленькая приемная и уголок для еды.

Жан-Мишель Франк сделал мне огромный диван из оранжевой кожи и два низких кресла из зеленой. Стены белые, занавеси, как и обивка сидений, из белой прорезиненной ткани, блестящей и жесткой. Столы, как для игры в бридж, черные со стеклянной столешницей. Кресла-диваны у стены обтянуты зеленым каучуком. В общем, не то чтобы нечто чрезвычайное, но необычное и новое, что придавало шарм.

И тогда я устроила первый обед. Пришла мадам Шанель и при виде модернистской меблировки и черных тарелок вздрогнула, как будто ступала по кладбищу. Тем не менее обед прошел хорошо. Я наняла пару слуг: мужчина был русским, женщина – француженкой; и оба прослужили мне двадцать лет.

В этот весенний вечер стояла жара, и белая каучуковая обивка кресел отпечаталась на платьях женщин и брюках мужчин. Долго никто ничего не замечал, но в конце обеда, когда гости поднялись из-за стола, они напоминали странные карикатуры на моих свитерах.

Тем временем мансарда на улице Мира превратилась в международное место встреч: здесь собирались красивые женщины со всего мира, звезды театра и кино. Вскоре, естественно, стало тесно. Очень странно было то, что вопреки явному увлечению Скиап всяческими шутками и чудачествами ее самые стойкие клиентки – женщины ультраэлегантные и буржуазные, жены дипломатов или банкиров, миллионеров или художников – любили скромные туалеты и простые черные платья.

Не имело значения, что вообще все модели Скиап копировались, – с того же момента они становились неузнаваемыми. Все законы, запрещающие копировать, оказывались бесполезными. И если вы не встречаете копий, это означает, что вы ничего не стоите и уже не у дел. В те времена у Скиап не имелось никакой рекламной службы, но при этом была мощная реклама: платья, которые она создавала и продавала, воспроизводились покупателями и предлагались как подлинные, благодаря чему имя становилось известным повсюду.

Никакого мошенничества, ни взяток.

Унеся с собой свои ширмы, Скиап обосновалась на улице Мира, 4, на втором этаже. Ателье обустроила так, что оно имело вид корабля со снастями, а на них развешены шарфы, пояса, трикотажные изделия, создавая разноцветный беспорядок. На вывеске при входе добавила: «ДЛЯ ГОРОДА. ДЛЯ ВЕЧЕРА»; это было написано белой краской на маленьком черном грузовичке и черной – на белой бумаге. Блестящие занавески из лакированной кожи, мебель темного дерева, карта Баскского побережья, нарисованная на белой стене ярко-синими и ярко-зелеными красками дополняли интерьер.

В эту эпоху Скиап нарисовала небольшой трехцветный колпачок, имеющий форму трубы, который принимал на голове любую форму. Инна Клер38
  Клер, Инна (1893–1985) – американская актриса театра и кино, играла в водевилях, затем на Бродвее. Жена знаменитого киноактера Джона Гильберта, считалась одной из самых элегантных актрис США. Наиболее известна ее роль великой княгини Сваны в фильме «Ниночка» с Гретой Гарбо в 1939 г. – Прим. А. Васильева.

[Закрыть] тотчас его приняла и запустила эту моду. Американский производитель купил один колпачок, организовал у себя процветающее предприятие по выпуску этих изделий, которые назвал «сумасшедшими колпаками», и заработал на них миллионы. Что касается Скиап, она миллионов не заработала, ей оказалось достаточным видеть копии своего колпачка, и она уже жалела, что его придумала. Во всех витринах, в том числе и магазинов «При Юник», на углу каждой улицы, во всех автобусах и автомобилях ее преследовал проклятый колпак, пока не подмигнул с лысой головки младенца в коляске. В этот день Скиап приказала своим продавщицам уничтожить все до последнего, что оставались на складе, их больше не продавать и никогда о них не вспоминать.

А меж тем она начала делать «презентации» с помощью двух манекенщиц и понемногу развлекаться. Среди знакомых ее подруги Габ попадались очень забавные люди. Сама она, веселая, всегда озабоченная какими-то делами, очень мне помогла покончить с существованием отшельницы, которое я вела. Габ обладала также смелостью носить самые эксцентричные мои произведения, причем иной раз они не принадлежали к тому стилю, который ей нравился, что для женщины подлинное доказательство самой крепкой дружбы.

И вдруг неожиданность – звонок из Лозанны в пять часов утра: требуется мое согласие на срочную операцию Гого. Доверяя врачу, я дала согласие и вскочила в первый же поезд.

Часто навещая Гого, я обычно видела, что состояние ее улучшается, она научилась даже кататься на лыжах и ездить на лошади – доктора в восторге. Но на этот раз у нее случился внезапный аппендицит, который мгновенно стал гнойным. Целый месяц моя девочка находилась между жизнью и смертью. Врачи не были полностью уверены в счастливом исходе. Мне дали ясно понять, что все зависит от удачи.

В этот период я приступила к созданию своей первой настоящей коллекции – практически сделала ее в поезде: ночью ехала, оставалась сорок восемь часов в Лозанне, потом возвращалась в Париж, два дня работала и снова отправлялась в Лозанну. Так прошел месяц, и каждый раз я не знала, что меня ожидает – улыбка Гого или очередной приступ болезни; я даже не осмеливалась надеяться.

Наконец ей стало лучше, и тогда я устроила свою первую большую презентацию. Событие, безусловно, значительное – успех полный. Но я ничего не помню, мысли мои были далеко, и не было времени сосредоточиться. Вообще, у меня всегда была плохая память на имена, лица и детали, лишь иногда какой-нибудь сравнительно неважный факт всплывает в памяти, как цветок среди песка.

Лето я провела с Гого – большую часть времени мы были вместе, пытаясь восполнить долгую разлуку. Дочка начала ненавидеть мою работу, которая удаляла меня от нее, и мне не удавалось ее переубедить. Очень часто я брала ее с собой, чтобы она соприкоснулась с моей повседневной жизнью и поняла, что мы всегда расстаемся по очень серьезным причинам: ей необходимо специальное лечение, мне – необходимо работать. Вспоминаю один случай, когда мы пошли вместе обедать в маленький ресторанчик «Крийон», рядом с нами сидела прекрасная княгиня Мдивани39
  Семья эмигрантов из Грузии, самозвано объявившая себя князьями и прославившаяся серией выгодных браков с американскими звездами кино и миллионершами. – Прим. А. Васильева.

[Закрыть], впоследствии ставшая женой испанского художника Серта.

– О, – сказала княгиня, – этот ребенок – ну прямо для Ренуара! С каким увлечением он нарисовал бы ее!

Шокирующая жизнь Эльзы Скиапарелли

Был очень взволнован тем, что попал в эту автобиографию, возможно, по совершенно неправильным причинам. Я хотел знать, как она шила одежду? Как она построила свою империю моды? Как она придумала новый способ выражения женственности, прихоти и силы?

Вместо этого я получил то, что я * должен был * ожидать – прозрачный ветерок гламура, наполовину нарисованные истории, сказочные вечеринки и изысканные события, которые казались такими случайными.

Был очень взволнован тем, что попал в эту автобиографию, возможно, по совершенно неправильным причинам. Я хотел знать, как она шила одежду? Как она построила свою империю моды? Как она придумала новый способ выражения женственности, прихоти и силы?

Вместо этого я получил то, чего я * должен был * ожидать – прозрачный ветерок гламура, наполовину нарисованные истории, сказочные вечеринки и изысканные события, которые казались настолько случайными, что казалось, ее жизнь не имела никакой цели, кроме декадентской славы.Хотя обложка книги гласит: «Увлекательная автобиография Скиапарелли показывает ее путь от жительницы кишащей крысами квартиры до дизайнера и звезд», она, как и вся книга, игнорирует ее аристократические семейные ассоциации, которые, без сомнения, привлекли ее к этому типу. образа жизни, который позволил ей безрассудно исследовать собственные желания.

Написано двумя личностями – первым и третьим, кого она называет «Шиап», существующим для нее в пятом измерении. Это не столько автобиографическая книга, сколько аромат.Как и ее знаменитые ароматы, он передает настроение, бодрое состояние ума, но, несмотря на количество слов, не дает ощущения факта. На самом деле, я рекомендую вам прочитать ее страницу в Википедии, прежде чем читать эту книгу. Мне жаль, что я не прочитал это раньше.

При этом, если вы так же очарованы ее одеждой и индивидуальностью, как и я, я рекомендую вам прочитать это – чтобы понять, как она думала о себе. Но в основном это чушь и самореклама, она чудесным образом постоянно сталкивается с нужными людьми и каким-то образом запускает международный бренд.

При этом я люблю, что она не говорила так много о делах. Я просто хочу, чтобы она больше рассказывала о своем искусстве. Но, честно говоря, ее взбитое сливочное существование, скрепленное истинным упорством, которого она редко касается (она смутно признает, что в значительной степени бросает своего ребенка), я люблю ее дух. Ее шокирующий дух женщины, которая уверенно входит и выходит из блестящего и не извиняющегося существования в то время, когда этого еще не было сделано. Ее рассказы часто заключают в себе истории других, что показывает, что, несмотря на то, что она создавала миф о себе, она больше интересовалась другими, чем собой.Она просто не могла с собой поделать. И Бог любит ее за это.

Шокирующая жизнь Эльзы Скиапарелли

Был очень взволнован тем, что попал в эту автобиографию, возможно, по совершенно неправильным причинам. Я хотел знать, как она шила одежду? Как она построила свою империю моды? Как она придумала новый способ выражения женственности, прихоти и силы?

Вместо этого я получил то, что я * должен был * ожидать – прозрачный ветерок гламура, наполовину нарисованные истории, сказочные вечеринки и изысканные события, которые казались такими случайными.

Был очень взволнован тем, что попал в эту автобиографию, возможно, по совершенно неправильным причинам. Я хотел знать, как она шила одежду? Как она построила свою империю моды? Как она придумала новый способ выражения женственности, прихоти и силы?

Вместо этого я получил то, чего я * должен был * ожидать – прозрачный ветерок гламура, наполовину нарисованные истории, сказочные вечеринки и изысканные события, которые казались настолько случайными, что казалось, ее жизнь не имела никакой цели, кроме декадентской славы.Хотя обложка книги гласит: «Увлекательная автобиография Скиапарелли показывает ее путь от жительницы кишащей крысами квартиры до дизайнера и звезд», она, как и вся книга, игнорирует ее аристократические семейные ассоциации, которые, без сомнения, привлекли ее к этому типу. образа жизни, который позволил ей безрассудно исследовать собственные желания.

Написано двумя личностями – первым и третьим, кого она называет «Шиап», существующим для нее в пятом измерении. Это не столько автобиографическая книга, сколько аромат.Как и ее знаменитые ароматы, он передает настроение, бодрое состояние ума, но, несмотря на количество слов, не дает ощущения факта. На самом деле, я рекомендую вам прочитать ее страницу в Википедии, прежде чем читать эту книгу. Мне жаль, что я не прочитал это раньше.

При этом, если вы так же очарованы ее одеждой и индивидуальностью, как и я, я рекомендую вам прочитать это – чтобы понять, как она думала о себе. Но в основном это чушь и самореклама, она чудесным образом постоянно сталкивается с нужными людьми и каким-то образом запускает международный бренд.

При этом я люблю, что она не говорила так много о делах. Я просто хочу, чтобы она больше рассказывала о своем искусстве. Но, честно говоря, ее взбитое сливочное существование, скрепленное истинным упорством, которого она редко касается (она смутно признает, что в значительной степени бросает своего ребенка), я люблю ее дух. Ее шокирующий дух женщины, которая уверенно входит и выходит из блестящего и не извиняющегося существования в то время, когда этого еще не было сделано. Ее рассказы часто заключают в себе истории других, что показывает, что, несмотря на то, что она создавала миф о себе, она больше интересовалась другими, чем собой.Она просто не могла с собой поделать. И Бог любит ее за это.

The Pink Shock of Elsa Schiaparelli ~ Винтаж

Есть духи и бренды, которые живут долгой и счастливой жизнью, радуют как покупателей, так и продавцов. Вы знаете имена этих духов из мира Methuselahs – Chanel №5, Mitsouko Guerlain, Joy Jean Patou, Kolnisch Wasser … Напротив, есть бренды и духи, похожие на метеоры или кометы, которые ярко сияли и стали яркими событиями своего времени, о которых можно только забыть слишком рано. Один из этих метеоров, Шокинг де Скиапарелли, я хочу сегодня рассмотреть.

Эльза Скиапарелли

Я долго искал его – хотя и не очень энергично – из-за его легендарного автора Жана Карла , парфюмера, который, хотя и потерял обоняние, никогда не переставал создавать ароматы. Он – парфюмер, который возглавил первую в мире парфюмерную школу (Roure, 1946) и создал методологию с открытым исходным кодом для изучения и создания ароматов. Он – парфюмер, создавший легендарные ароматы 20 века: Tabu Dana, Canoe Dana, Miss Dior, Ma Griffe Carven и многие ароматы Lucien Lelong.Наконец, Жан Карлес был первым парфюмером, который создал первый «духи на вынос» Shocking de Schiaparelli: после этого успеха Roure Corporation начала работу над созданием ароматов для многих модельеров.

Эскизы шляп, вдохновленные обувью, Schiaparelli 1937

Затем мой интерес к этому аромату подогрел Эльза Скиапарелли как противоречивая фигура, которая в свое время успешно конкурировала с Коко Шанель и другими современными дизайнерами.Ее оглушительный успех был поддержан такими художниками, как Сальвадор Дали, Жан Кокто, Леонор Фини, Альберто Джакометти. Успеху Эльзы в значительной степени способствовали экстравагантные наряды, такие как ее платье Lobster, шляпа для обуви, платье Skeleton, перчатки с маникюром, платье Tears, пуговицы Beetle и т.д … В 30-х годах журнал Time назвал Эльзу одним из лидеров моды, безумный гений, тогда как Коко была только во втором ряду.

Платье-скелет Скиапарелли, 1938 г.

Но сюрреализм и шок были не единственной причиной общественного интереса.Она изобрела платье с запахом за 40 лет до Дайан фон Фюрстенберг, искусное платье-подписка с потайным карманом для фляги, купальный костюм со скрытым бюстгальтером и теннисные юбки-шорты для дам. Все они были изобретены Эльзой. И она внесла в моду яркий розовый цвет, Shocking Pink, как свою особенность.

Последней веской причиной, по которой мне нужно было испытать шокирование, было описание читателей Fragrantica: циветта, мед и мускус – основные ноты, по мнению большинства читателей.Итак, это духи животные! Я должен попробовать! Однако сразу вкладываться в дорогую бутылку я не решился; сначала нужно постараться, чтобы не сожалеть.

Моя унция Шокирующая мини-бутылка Эльзы Скиапарелли пришла из США, на розовой этикетке с большой буквой S золотая надпись «Сделано в США», а на бутылке написано «Бутылка Сделано в Италии» . Его форма напоминает легендарную бутылку с женственной фигурой (Эльза создавала костюмы для актрисы Мэй Уэст в фильме « Every Day’s a Holiday » в 1937 году), используя манекен с фигурой актрисы.Этот личный манекен вдохновил художницу Леонору Фини на создание бутылки Shocking Elsa Schiaparelli; просто добавьте цветочный венок в духе Дали – и дизайн готов! Главное, что мой флакон родился в период с 1997 по 1979 годы, когда аромат подвергался пересмотру. Это видно сразу.