Отзывы на книгу “сорок изыскателей” сергей голицын. Сергей Голицын. “Сорок изыскателей”, “За березовыми книгами”, “Тайна старого Радуля” Сорок изыскателей читать по страницам

Сергей Голицын

Сорок изыскателей

Дорогие читатели!

Перед вами – книга, написанная двадцать с лишним лет назад. Книга эта и веселая, и грустная, и поэтичная. А посвящена она юным изыскателям.

Кто такие изыскатели?

Это те мальчики и девочки, а также те взрослые, которые все время что-то придумывают, изобретают, ищут – на земле, под водой, в воздухе и даже в космосе…

С тех пор как написана эта книга, многое изменилось.

Сейчас юные туристы изыскатели-следопыты никогда не будут устраивать свой ночлег в шалашах, не станут губить молоденькие деревца, а расставят палатки, которые есть в каждой школе, в каждом Доме пионеров.

И в телефон-автомат опускают не пятнадцать копеек, а две.

И Москва стала еще краше, еще многолюднее.

Герои книги стали взрослыми, у них у самих появились дети. Соня, например, стала детским врачом, Миша – кандидат наук, начальник отдела Научно-исследовательского института геологии. Ларюша стал известным художником, его произведения есть и в Третьяковской галерее.

А доктор ушел на пенсию, живет в отдельной двухкомнатной квартире и, наверное, смог бы с большими удобствами устроить у себя на ночлег отряд ребят-изыскателей. И хоть стал он совсем старым, но все равно по-прежнему любит ребят, встречается с ними, лечит их, переписывается с ними. И пишет для них повести.

Быть может, и вы, дорогие читатели, закрыв последнюю страницу этой книги, захотите стать неутомимыми изыскателями, отправиться в поход по стране, по нашим прекрасным городам, старым и новым, вдоль наших рек, то быстрых, то тихоструйных, по лугам, полям, горам и лесам…

Напишите нам, понравилась ли вам эта книга, интересно ли было ее читать?

Письма шлите по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Глава первая

Какие роковые последствия произошли из-за непродуманной подмазки сковороды

Слово «изыскатель» я впервые услышал от своего сына Миши, еще когда он учился в седьмом классе.

Примчался он однажды из школы весь взъерошенный и, бросив книги на стол, радостно объявил нам, что хочет быть только изыскателем, и даже не просто изыскателем, а непременно геологом.

Оказывается, в этот знаменательный день, с самого первого урока усевшись на задней парте, трое мальчишек с упоением читали книгу академика Ферсмана «Занимательная минералогия». Книга эта бесповоротно решила Мишину судьбу. Он стал мечтать о путешествиях – в тайгу, в горы, в пустыни, в Арктику, в Антарктику и как будто даже в космическое пространство. В будущем собирался он открывать новые месторождения нефти и газа, свинца и урана, угля и железа. А пока по выходным дням осенью и весной, а летом чуть ли не каждый день ранним утром с двумя-тремя приятелями, надев рюкзак на плечи, отправлялся он на обследование подмосковных оврагов или каменоломен.

Так начался тот период семейной жизни, который наша мама называла «периодом мук». Ведь, на самом деле, рюкзак, набитый камнями, весит тридцать килограммов. За год Миша ездил в экскурсии раз семьдесят. Трофеев у нас набралось полным-полно – пожалуй, еще пол провалится. Под всеми кроватями, в книжном шкафу, на буфете, даже в моем письменном столе были запрятаны коробки и ящики, коробочки и ящички с камешками и камнями.

Но не говорите Мише этих слов. С негодованием глянет он на вас своими серыми глазищами, тряхнет растрепанным чубом и обиженно пробасит: «Ну, папа, ну какие это камни! Это минералы». Или: «Это окаменелости».

С виду ну самая обыкновенная булыга, а он повертит перед моим носом и пробасит: «Вот гранит из валуна, принесенного ледяным потоком в древнюю эпоху со Скандинавских гор» – или пинцетом подхватит кусочек известняка и покажет отпечаток на нем древней раковины.

Уж на что я высокий, а Миша вырос чуть пониже дяди Степы. Посмотрит он на меня сверху вниз и начнет настоящую лекцию. И объясняет он эдаким учительски-снисходительным тоном: дескать, хоть ты мне и папа, а все-таки многого не знаешь.

Позднее Миша всех взрослых и всех ребят стал разделять на изыскателей и на прочих. К изыскателям он относил тех, кто все время что-то изобретает, что-то придумывает или мечтает разыскать новое, неизвестное, таинственное и ищет на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе. Вот изыскательские профессии – топографы, снимающие карты местности, гидрологи, изучающие реки, ботаники, зоологи и многие другие, и самые-самые интересные из них – геологи.

Из разных прочих Миша специально выделил «тюфяков»: в этой группе очутились мальчишки сонливые, медлительные, ничем не интересующиеся, любители покушать.

Девочек, всех безоговорочно, Миша обозвал «тюфячками». Впрочем, год спустя он мне как-то доверительно шепнул:

А знаешь, папа, и среди девчонок нет-нет да попадаются изыскательницы.

А вот кого Миша откровенно считал тюфячкой, так это свою младшую сестру Соню. И хотя Соня целый день ищет то завалившийся за кровать чулок, то уроненную на пол тетрадь или «Арифметику», все равно в изыскатели, по мнению Миши, ей не попасть никогда.

Еще наша соседка по квартире, Роза Петровна. Миша прозвал ее Газелью, хотя она толстая и неповоротливая, как черепаха. Он говорит, что у нее взгляд умирающей газели. Когда он прибегает из школы и гремит по всей квартире, торопя маму с обедом, Роза Петровна устремляет на него томные и тоскливые, как осенний дождь, глаза и молчит. И сколько в этих глазах упрека и обиды за резкий шум, за наводнение в ванной комнате, за громкие и длительные разговоры по телефону и даже за прошлогодние грехи!

Газель систематически занимается изысканиями. Как отправится с утра по магазинам, так только к вечеру вернется, усталая до последней степени. А что она там ищет? Только разную снедь, чтобы как можно вкуснее накормить себя и своего любимого супруга. Конечно, Газель самая настоящая тюфячка.

Меня и маму Миша искренне уважает и любит, но я чувствую, что и нас он считает тюфяками.

Ведь кто я такой? Обыкновенный детский врач. Каждый день я хожу в поликлинику, выслушиваю и мну больших и малых ребят, здоровых и больных, прописываю им лекарства, утешаю перепуганных родителей.

А кто моя жена – наша мама? Просто домашняя хозяйка. Она ходит на рынок, готовит обед, штопает носки, стирает, ведет нескончаемые беседы с Розой Петровной, и все. Конечно, ничего изыскательского ни в ней, ни во мне нет.

«Что бы эдакое придумать? – рассуждал я. – Изобрести, скажем, чудодейственное лекарство, моментально излечивающее насморк или расстроенный желудок?..» Увы, дальше мечтаний дело у меня не шло, и в изыскатели я безусловно не годился.

Каждое лето мы выезжали на дачу. Я стремился так устроиться, чтобы дача была недалеко от станции, а станция – недалеко от Москвы. Миша целыми днями где-то пропадал со своим неизменным рюкзаком, а мы с мамой и Соней чинно прогуливались по улицам дачного поселка меж раскрашенных заборчиков или садились под тощими сосенками на берегу илистого пруда. Соня любила купаться и барахталась вместе с оравой ребятишек в мутной воде на манер головастиков в высыхающей луже.

А в этом году все у нас пошло по-иному. Миша кончил школу и собирался поступать в геологоразведочный институт. Поэтому в апреле и мае он ездил за минералами и окаменел остями только раз в две недели, но зато притаскивал рюкзаки двойной тяжести, а однажды приволок раковину аммонита, изогнутую спиралью, величиной с колесо от детского велосипеда.

И я и мама ругали Мишу:

Не смей ездить на экскурсии! Изволь заниматься с утра до вечера!

Он, как нам казалось, покорно опускал свою кудлатую голову, а сам ранним утром потихоньку, когда мы еще спали, натягивал синие шаровары, хватал рюкзак, булку с колбасой и удирал за очередной добычей.

Но в конце концов кончились его привольные деньки и на семейном совете мы решили:

Хватит! Никаких камней! Захотел держать экзамен в вуз, сиди и зубри.

С Мишей оставалась мама – надо же его морально поддерживать, всячески утешать и подбадривать, а главное, кормить яйцами и сахаром. Роза Петровна надоумила: от яиц развивается память, а сахар укрепляет мозги.

И Миша теперь уничтожал по десятку яиц в день, бухал по шесть кусков сахара в стакан чая и, плотно стиснув ладонями виски, с утра до вечера сидел над книгой. А мне пришлось думать, как провести свой отпуск вдвоем с Соней.

Куда же поехать?

Поедешь – изволь наварить не менее двадцати килограммов варенья, намариновать, насушить, насолить грибов на всю зиму, – приказала наша хозяйственная мама.

Но я не очень умею, – нерешительно возразил я.

Нечего, нечего притворяться! Хозяйка поможет, – безапелляционно отрезала мама. – И Соню пора приучать. Каждое утро извольте отправляться в лес за грибами, за земляникой, малиной, брусникой, а вишню, клубнику, крыжовник, смородину, яблоки, груши, сливы покупайте на базаре.

OCR, вычитка и форматирование в DOC: Александр Крупин, 23.02.2004
«Сорок изыскателей»: Детская литература; Москва; 1989
ISBN 5-08-000613-7
Аннотация
Приключенческая повесть об одном пионерском отряде, который во время туристического похода занимался поисками пропавшей картины выдающегося художника. Вместе с изыскателями мы узнаем, можно ли убить сразу 3 зайцев, сколько можно съесть мороженого, какие роковые последствия могут произойти из-за непродуманной подмазки сковороды, раскроем тайну старой рукописи, которая поможет разыскать пропавший портрет.
Сергей Голицын
СОРОК ИЗЫСКАТЕЛЕЙ

Дорогие читатели!

Перед вами – книга, написанная двадцать с лишним лет назад. Книга эта и веселая, и грустная, и поэтичная. А посвящена она юным изыскателям.
Кто такие изыскатели?
Это те мальчики и девочки, а также те взрослые, которые все время что-то придумывают, изобретают, ищут – на земле, под водой, в воздухе и даже в космосе…
С тех пор как написана эта книга, многое изменилось.
Сейчас юные туристы изыскатели-следопыты никогда не будут устраивать свой ночлег в шалашах, не станут губить молоденькие деревца, а расставят палатки, которые есть в каждой школе, в каждом Доме пионеров.
И в телефон-автомат опускают не пятнадцать копеек, а две.
И Москва стала еще краше, еще многолюднее.
Герои книги стали взрослыми, у них у самих появились дети. Соня, например, стала детским врачом, Миша – кандидат наук, начальник отдела Научно-исследовательского института геологии. Ларюша стал известным художником, его произведения есть и в Третьяковской галерее.
А доктор ушел на пенсию, живет в отдельной двухкомнатной квартире и, наверное, смог бы с большими удобствами устроить у себя на ночлег отряд ребят-изыскателей. И хоть стал он совсем старым, но все равно по-прежнему любит ребят, встречается с ними, лечит их, переписывается с ними. И пишет для них повести.
Быть может, и вы, дорогие читатели, закрыв последнюю страницу этой книги, захотите стать неутомимыми изыскателями, отправиться в поход по стране, по нашим прекрасным городам, старым и новым, вдоль наших рек, то быстрых, то тихоструйных, по лугам, полям, горам и лесам…
Напишите нам, понравилась ли вам эта книга, интересно ли было ее читать?
Письма шлите по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Глава первая

Какие роковые последствия произошли из-за непродуманной подмазки сковороды
Слово «изыскатель» я впервые услышал от своего сына Миши, еще когда он учился в седьмом классе.
Примчался он однажды из школы весь взъерошенный и, бросив книги на стол, радостно объявил нам, что хочет быть только изыскателем, и даже не просто изыскателем, а непременно геологом.
Оказывается, в этот знаменательный день, с самого первого урока усевшись на задней парте, трое мальчишек с упоением читали книгу академика Ферсмана «Занимательная минералогия». Книга эта бесповоротно решила Мишину судьбу. Он стал мечтать о путешествиях – в тайгу, в горы, в пустыни, в Арктику, в Антарктику и как будто даже в космическое пространство. В будущем собирался он открывать новые месторождения нефти и газа, свинца и урана, угля и железа. А пока по выходным дням осенью и весной, а летом чуть ли не каждый день ранним утром с двумя-тремя приятелями, надев рюкзак на плечи, отправлялся он на обследование подмосковных оврагов или каменоломен.
Так начался тот период семейной жизни, который наша мама называла «периодом мук». Ведь, на самом деле, рюкзак, набитый камнями, весит тридцать килограммов. За год Миша ездил в экскурсии раз семьдесят. Трофеев у нас набралось полным-полно – пожалуй, еще пол провалится. Под всеми кроватями, в книжном шкафу, на буфете, даже в моем письменном столе были запрятаны коробки и ящики, коробочки и ящички с камешками и камнями.
Но не говорите Мише этих слов. С негодованием глянет он на вас своими серыми глазищами, тряхнет растрепанным чубом и обиженно пробасит: «Ну, папа, ну какие это камни! Это минералы». Или: «Это окаменелости».
С виду ну самая обыкновенная булыга, а он повертит перед моим носом и пробасит: «Вот гранит из валуна, принесенного ледяным потоком в древнюю эпоху со Скандинавских гор» – или пинцетом подхватит кусочек известняка и покажет отпечаток на нем древней раковины.
Уж на что я высокий, а Миша вырос чуть пониже дяди Степы. Посмотрит он на меня сверху вниз и начнет настоящую лекцию. И объясняет он эдаким учительски-снисходительным тоном: дескать, хоть ты мне и папа, а все-таки многого не знаешь.
Позднее Миша всех взрослых и всех ребят стал разделять на изыскателей и на прочих. К изыскателям он относил тех, кто все время что-то изобретает, что-то придумывает или мечтает разыскать новое, неизвестное, таинственное и ищет на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе. Вот изыскательские профессии – топографы, снимающие карты местности, гидрологи, изучающие реки, ботаники, зоологи и многие другие, и самые-самые интересные из них – геологи.
Из разных прочих Миша специально выделил «тюфяков»: в этой группе очутились мальчишки сонливые, медлительные, ничем не интересующиеся, любители покушать.
Девочек, всех безоговорочно, Миша обозвал «тюфячками». Впрочем, год спустя он мне как-то доверительно шепнул:
– А знаешь, папа, и среди девчонок нет-нет да попадаются изыскательницы.
А вот кого Миша откровенно считал тюфячкой, так это свою младшую сестру Соню. И хотя Соня целый день ищет то завалившийся за кровать чулок, то уроненную на пол тетрадь или «Арифметику», все равно в изыскатели, по мнению Миши, ей не попасть никогда.
Еще наша соседка по квартире, Роза Петровна. Миша прозвал ее Газелью, хотя она толстая и неповоротливая, как черепаха. Он говорит, что у нее взгляд умирающей газели. Когда он прибегает из школы и гремит по всей квартире, торопя маму с обедом, Роза Петровна устремляет на него томные и тоскливые, как осенний дождь, глаза и молчит. И сколько в этих глазах упрека и обиды за резкий шум, за наводнение в ванной комнате, за громкие и длительные разговоры по телефону и даже за прошлогодние грехи!
Газель систематически занимается изысканиями. Как отправится с утра по магазинам, так только к вечеру вернется, усталая до последней степени. А что она там ищет? Только разную снедь, чтобы как можно вкуснее накормить себя и своего любимого супруга. Конечно, Газель самая настоящая тюфячка.
Меня и маму Миша искренне уважает и любит, но я чувствую, что и нас он считает тюфяками.
Ведь кто я такой? Обыкновенный детский врач. Каждый день я хожу в поликлинику, выслушиваю и мну больших и малых ребят, здоровых и больных, прописываю им лекарства, утешаю перепуганных родителей.
А кто моя жена – наша мама? Просто домашняя хозяйка. Она ходит на рынок, готовит обед, штопает носки, стирает, ведет нескончаемые беседы с Розой Петровной, и все. Конечно, ничего изыскательского ни в ней, ни во мне нет.
«Что бы эдакое придумать? – рассуждал я. – Изобрести, скажем, чудодейственное лекарство, моментально излечивающее насморк или расстроенный желудок?..» Увы, дальше мечтаний дело у меня не шло, и в изыскатели я безусловно не годился.
Каждое лето мы выезжали на дачу. Я стремился так устроиться, чтобы дача была недалеко от станции, а станция – недалеко от Москвы. Миша целыми днями где-то пропадал со своим неизменным рюкзаком, а мы с мамой и Соней чинно прогуливались по улицам дачного поселка меж раскрашенных заборчиков или садились под тощими сосенками на берегу илистого пруда. Соня любила купаться и барахталась вместе с оравой ребятишек в мутной воде на манер головастиков в высыхающей луже.
А в этом году все у нас пошло по-иному. Миша кончил школу и собирался поступать в геологоразведочный институт. Поэтому в апреле и мае он ездил за минералами и окаменел остями только раз в две недели, но зато притаскивал рюкзаки двойной тяжести, а однажды приволок раковину аммонита, изогнутую спиралью, величиной с колесо от детского велосипеда.
И я и мама ругали Мишу:
– Не смей ездить на экскурсии! Изволь заниматься с утра до вечера!
Он, как нам казалось, покорно опускал свою кудлатую голову, а сам ранним утром потихоньку, когда мы еще спали, натягивал синие шаровары, хватал рюкзак, булку с колбасой и удирал за очередной добычей.
Но в конце концов кончились его привольные деньки и на семейном совете мы решили:
– Хватит! Никаких камней! Захотел держать экзамен в вуз, сиди и зубри.
С Мишей оставалась мама – надо же его морально поддерживать, всячески утешать и подбадривать, а главное, кормить яйцами и сахаром. Роза Петровна надоумила: от яиц развивается память, а сахар укрепляет мозги.
И Миша теперь уничтожал по десятку яиц в день, бухал по шесть кусков сахара в стакан чая и, плотно стиснув ладонями виски, с утра до вечера сидел над книгой. А мне пришлось думать, как провести свой отпуск вдвоем с Соней.
Куда же поехать?
– Поедешь – изволь наварить не менее двадцати килограммов варенья, намариновать, насушить, насолить грибов на всю зиму, – приказала наша хозяйственная мама.
– Но я не очень умею, – нерешительно возразил я.
– Нечего, нечего притворяться! Хозяйка поможет, – безапелляционно отрезала мама. – И Соню пора приучать. Каждое утро извольте отправляться в лес за грибами, за земляникой, малиной, брусникой, а вишню, клубнику, крыжовник, смородину, яблоки, груши, сливы покупайте на базаре.
– Послушай, отец! – Миша поднял голову от книги. – Я тебе дам свой рюкзак, пожалуйста, полазай по оврагам, по карьерам, по крутым берегам рек, набери новые образцы минералов и окаменелостей.
– Гм-м! Но ведь они очень тяжелые! И потом, я могу сорваться с утеса, упасть в пропасть.
– Ну, отец, какие под Москвой утесы и пропасти! – Миша снисходительно посмотрел на меня.
– Наберем камней, наберем! – воскликнула Соня. – Где папа не достанет, я залезу!
– Возьмешь мой геологический молоток, мой рюкзак, мои шаровары… и тогда, – добавил Миша и подмигнул нам, – и ты и Соня настоящими изыскателями заделаетесь.
– Настоящими изыскателями? – переспросил я. – Если так, обещаю тебе, Миша, эти самые минералы и окаменелости достать. Поручение будет выполнено.
«А собственно говоря, – подумал я, – собирание грибов и ягод по дремучим лесным трущобам и чащам, конечно, это тоже самое настоящее изыскательское занятие…»
– Папа, изыскатели! Как это весело! – Соня даже захлопала в ладоши.
Да, я еще ничего не рассказал о моей Соне. Упомянул, что она невероятная растеряха и. тюфячка, и все. У нее две косы с голубыми ленточками, голубые глаза, крошечный, чуть вздернутый носик, она перешла в шестой класс, учится на четверки, любит покушать, за обедом уплетает по две тарелки супа и по три котлетки. Когда сидит за уроками, от усердия высовывает язык, в свободное время все больше прыгает и смеется. Впрочем, по секрету скажу – иногда и плачет… Куда же все-таки поехать?
– Поезжайте в Золотой Бор, – посоветовал мне муж Розы Петровны, старичок, историк-архивариус Иван Иванович. – По имеющимся у меня сведениям, это чудесное место – районный центр, изобилие вишен и яблок, достаточно широкая река. И учтите – от Москвы не столь далеко. И потом…
Иван Иванович немного замялся.
– Говорите, говорите, не стесняйтесь, – поддержал я его.
– Я хотел вам предварительно показать один любопытнейший документик. Разрешите, через пять минут я его принесу, – сказал он и исчез.
Уважаемый Иван Иванович был исключительно почтенный и культурный человек. Я с ним встречался каждое утро. Он ходил в пижаме, синей с белым, я – в красной с желтым. Я был худой и высокий, он – худой и совсем коротышка. За тщедушность, за малый рост Миша прозвал его Тычинкой.
Каждое утро мы рассматривали вместе с почтенным Тычинкой градусник, висевший за кухонным окном.
«Потеплело (или похолодало)», – объявлял Тычинка, протягивая мне свою узенькую розовую ручку, похожую на гусиную лапку, мягко улыбаясь сквозь толстые роговые очки и легонько покручивая чахлые былинки седых усов. «Потеплело (или похолодало)», – отвечал я, и мы расходились. Я шел пить кофе к своей жене, он семенил к своей Роз-е пить овсяное толокно.
Он был человек исключительно пунктуальный и всецело находился во власти привычки. Например, уже двадцать лет подряд он неизменно смотрел на градусник ровно в 8 часов 25 минут утра, ни на минуту не позднее, не раньше. На работу он всегда ходил пешком, по одним и тем же улицам, зимой и летом, в дождь и при солнце. Однажды на пути его маршрута снесли два маленьких деревянных дома и стали строить на их месте один большой каменный. Высокий временный забор загородил Тычинке дорогу, и Тычинка несколько месяцев чувствовал себя глубоко несчастным: ведь его путь удлинился на восемнадцать шагов…
Тычинка вернулся ко мне не через пять, а через восемь минут. И в каком виде! Очки спустились на нос, подслеповатые глазки были широко открыты, руки подняты кверху и, кажется, даже седые волосы шевелились на макушке.
Я понял – произошло нечто ужасное.
– Вы помните, как мы вас угощали блинами? – закричал он трагическим голосом.
– Помню, – удивленно ответил я.
Но, честное слово, я не видел в этом ничего ужасного. Два месяца назад, в день рождения Тычинки, я чуть не объелся божественными блинами, которые испекла уважаемая Роза Петровна. Я их тогда съел целых два десятка с паюсной икрой, с лососиной, с растопленным маслом, со сметаной, запил заветной настоечкой на тысячелистнике…
– Все погибло! – простонал Тычинка и упал в кресло.
Я дал ему валерьянки.
– Расскажите, что случилось?
– Возьму себя в руки и попробую вам рассказать все подробности.
Тычинка опрокинул вторую рюмку валерьянки, нервно протер свои очки и начал более или менее спокойным голосом:
– В нашем архиве примерно лет двенадцать назад состоял на службе один пожилой библиотекарь. Ах, какой был прекрасный человек! Всем интересовался, много ездил. Увы, он скончался еще до войны. А лет за пять до смерти ему пришлось побывать в Любце. Вы о таком городе слышали? Ровесник Москвы, там имеется много памятников архитектуры, свой кремль, не уступающий Московскому. А Золотой Бор находится в двадцати километрах от Любца. Вот я и хотел дать вам незначительное поручение… И все погибло! – вновь простонал Тычинка.
Я ему подал третью рюмку валерьянки. Тычинка выпил, вытер пот со лба и продолжал:
– Проживал когда-то в Любце, в маленьком домике, некий гражданин, по слухам нелюдимый, сердитый и скупой. Направился наш библиотекарь к нему с целью выяснить, нельзя ли у сего гражданина купить старинные книги. Библиотекарь ошибся дверью и очутился в прескверном чулане, пропахшем мышами, и знаете, что он там обнаружил? На стене, между развалившимся шкафом и рассохшимися бочками, висел покрытый пылью портрет. Библиотекарь полой плаща смахнул пыль с полотна и увидел такое изумительное произведение искусства, что… одним словом, увидел девушку – красавицу с темными волосами, в сиреневом платье с кружевами. Он так и остолбенел. Портрет был написан несомненно выдающимся художником. Черные печальные глаза красавицы горели вдохновенным огнем. Неожиданно выскочил хозяин, обругал библиотекаря, назвал чуть ли не вором и выгнал вон.
– А кто же был художник? – спросил я.
– Неизвестно. В том-то и дело, что неизвестно. – Тычинка болезненно сморщил ниточки бровей. – В правом нижнем углу портрета библиотекарь едва разобрал загадочную надпись: «Я не могу даже подписаться». Что значат эти слова? Какой в них смысл? И до сегодняшнего дня никто и понятия не имеет о существовании того портрета. Я все собирался сам отправиться на поиски, но ведь я вообще никогда не любил передвигаться, а там началась война, а там я несколько постарел… И знаете, в чем самая трагедия? Ни фамилии сего хранителя, ни его адрес так же неизвестны. – Тычинка в отчаянии всплеснул крохотными ладошками. – Тогда наш библиотекарь начертил, как пройти от базарной площади к тому дому. Я этот план как зеницу ока берег в одной книге. Сейчас я нашел эту книгу, перелистал ее – плана нет. Я спросил Розу. И что же выяснилось? Тогда, перед моим днем рождения, она4 решила произвести генеральную уборку, стала вытирать пыль на книжных полках, а после уборки затеяла печь блины. И такое несчастье, такое несчастье! Она накрутила этот драгоценный документ на палочку для подмазки сковороды. Только одно сохранилось в моей памяти: тот дом стоит на одной из окраин города, но на какой окраине, восточной или западной, северной или южной, простите, позабыл. Впрочем, я полагаю, Любец – город небольшой, вы и так найдете.
Вспомнились мне глаза умирающей Газели, сиречь супруги уважаемого Тычинки.
«Чтоб ей пусто было!» – отругал я про себя Розу.
– Да кто же подмазывает сковороду бумажкой? – громко спросил я Тычинку.
– Да план-то был вычерчен не на бумажке, а на первосортной полотняной кальке. Она ее сперва в кипятке выстирала, а уж потом накрутила на палочку! – жалобно воскликнул тот.
«А ведь поиски портрета, – подумал я, – тоже очень заманчивое и самое настоящее изыскательское занятие».
– Уважаемый Иван Иванович, успокойтесь, пожалуйста. Обещаю вам сделать все возможное и все невозможное и попытаться таинственный портрет разыскать даже и без вашего плана, – торжественно произнес я.
Глава вторая

Можно ли убить сразу трех зайцев?
Дней через десять я и Соня уже катили в поезде, собираясь прожить в Золотом Бору до конца моего отпуска.
Из трех изыскательских поручений, которые мы намеревались выполнить, самое главное было, конечно, поиски портрета.
– Грибов, ягод насобирать – пустяки какие! – рассуждали мы с Соней. – Побывать раза два-три в лесу, и все. Камни? Вряд ли это так уж трудно по оврагам лазить! А вот портрет…
Поезд миновал дачные места. Березовые и сосновые леса мелькали за окном, а я все думал и думал о портрете, и, признаться, робость начала меня охватывать. Не слишком ли трудную задачу я взял на себя? Ну, приедем – увидим.
Вещей у нас было великое множество; мы завалили ими обе третьи полки да еще под лавку засунули два чемодана, рюкзак с сахаром, тюк с кастрюлями и стеклянными банками.
Геологический молоток с виду похож на обыкновенный, только ручка у него длинная, как у лопаты, ни в один тюк он не влез, и Соня держала его просто в руках.
Соседка-пассажирка, нахохлившаяся, сердитая старушка, тяжело вздохнула:
– Было время – девочки в кукол играли, а теперь вон гвозди надумали заколачивать.
Соня загадочно на меня посмотрела и подмигнула: дескать, знаем мы, зачем везем молоток.
Я разговорился с этой соседкой, сказал, что мы едем в Золотой Бор, на дачу. Едва она услышала мои слова, как подпрыгнула на скамейке и в один миг превратилась в улыбающуюся, кругленькую, румяную старушку.
– Милые вы мои, да ведь я родилась в Золотом Бору, всю жизнь там прожила!
А через три остановки мы уже договорились, что я сниму в ее доме на лето комнату. По многим неуловимым признакам я чувствовал: эта уютная бывшая сердитая старушка должна замечательно готовить обед, а еще лучше – варить варенье, сушить, мариновать и солить грибы.
Но, на беду нашу, когда мы приехали в Золотой Бор и ввалились со всеми вещами во вновь снятую квартиру, хозяйку мою ждало письмо.
В колхозе, за сорок километров, выходила замуж какая-то золовкина падчерица, и хозяйка должна была ехать туда на целых две недели – шить приданое, печь пироги, варить и жарить прочие яства и, наконец, петь, плясать и пировать на свадьбе.
Ухаживать за нами взялся хозяин.
В жизни я не видел такого угрюмого, необщительного человека. Он всегда молчал, когда же хотел что-то сказать, сперва долго кряхтел и кашлял, а потом кидал две-три отрывистые фразы. Вид у него был одичалый и растерзанный. Его лохматая борода напоминала свалявшуюся конскую челку, а густые, низко нависшие брови – две зубные щетки.
Весь день он копался в своем саду. Что он там делал, мы не знали: заходить туда нам не разрешалось. Впрочем, однажды сквозь дощатый забор Соня подглядела: яблони, вишни, сливы, груши были увешаны спелыми и неспелыми плодами. Каждое утро на завтрак хозяин молча ставил перед нами полную миску с фруктами.
– Неплохо бы нам заняться варкой варенья, – предложил я хозяину.
– Дров нету, посуда на свадьбу уехала, и сам не мастак, – уныло ответил тот.
– Придется самим организовать походы за ягодами, за грибами, – вздохнул я.
Сперва пошли мы с Соней за земляникой, набрали два стакана, нам захотелось пить, и мы всю добычу съели. Позднее поспела малина, но от малины сразу же пришлось отказаться, хотя росла она, как выражался хозяин, «тысячной россыпью», за семь километров, в каком-то Кузькином враге, пополам с крапивой; к тому же там водились гадюки, а лет двести назад прятались разбойники во главе с атаманом Кузькой.
Отправились мы за грибами, набрали штук двадцать сыроежек да несколько червивых подберезовиков, попали в болото, промочили ноги, вдобавок пошел дождь, и мы пришли домой мокрые и сердитые.
Решили ждать возвращения хозяйки со свадьбы и тогда закупить все ягоды, фрукты и грибы просто на базаре и выполнить мамино поручение, хотя и неизыскательским способом.
С Мишиным поручением тоже ничего не выходило. Прослышал я о каких-то карьерах за пять километров; возможно, там были и окаменелости, и редкие минералы… Но ведь это такая даль! А жара – как в пустыне! Да и груз будет тяжеленный!..
Оставалось третье поручение – разыскать таинственный портрет.
Я, признаться, каждый день думал о портрете, но совершенно не знал, как приступить к его поискам.
– Скажите, где останавливается любецкий автобус? – решился я наконец спросить хозяина.
– А туда автобус не ходит.
– А как же нам добираться?
– Голосуйте.
– То есть как это – голосуйте?
– А так. Идите к рынку, оттуда – на шоссе, поднимайте руку, шофер затормозит, лезьте в кузов и поезжайте. Хороший город, старинный, моя родина. Много обид претерпел, пришлось уехать.
Очевидно, никогда в жизни мой хозяин не произносил столь длинного монолога. Насчет обид спросить его я постеснялся, а это голосование мне совсем не понравилось.
– А если шофер мимо проедет?
– Другого дожидайтесь.
– И что же, так до вечера то поднимать, то опускать руку? Ну нет! Я детский врач, человек самолюбивый… К тому же в кузове трясет, на дороге пыль ужасающая…
Я отказался и от третьего изыскательского поручения…
Должен признаться, мы с Соней заскучали. Подруг она так и не нашла. Два раза в день ходили мы с ней на реку; она купалась, я же предпочитал греться на бережку. Вода была чересчур холодная, да еще, того и гляди, на острый камень наткнешься…
А река? Полноводная, спокойная, словно вся в серебряных рыбьих чешуйках, она текла медленно, окаймляя широкой, блистающей на солнце дугой зеленый заливной луг; на середине дуги луг отступал, сменяясь ярко-желтой песчаной полосой – пляжем.
На противоположном берегу реки в ольховых кустах чуть виднелось устье маленького ручейка. Слева от ручья по горе спускался к реке темный сосновый бор, а справа, за узкой полосой зеленого луга, вытянулась веселая деревенька, вся в яблоневых садах.
Наш берег раскинулся широким цветущим заливным лугом. Трава была даже выше Сони. Позади заливного луга едва выступали из-за яблоневых садов золотоборские дома, дальше выстроились кирпичные корпуса текстильной фабрики…
Теперь Золотой Бор – Московской области, а раньше тут, как выражался мой угрюмый хозяин, «петух на три губернии пел». И эта широкая река, и маленький ручеек были губернскими границами.
Прошло полмесяца, и мы успели привыкнуть и к сосновому бору, и к лугу, и к реке…
Однажды, когда я шел вместе с Соней на пляж купаться, меня заинтересовала не река, залитая солнцем, а хохлатая белая курица, с громким кудахтаньем беспокойно бегавшая вдоль берега. Оказывается, ее детки – желтые утята, – к великому ужасу мамаши, весело ныряли и плавали в зарослях камыша.
Но для Сони даже курица с утятами не представляла никакого интереса… И вдруг Сонины глаза оживились. Я обернулся. К нам приближалось человек тридцать загорелых голоногих мальчиков и девочек. Сзади шагала хмурая пожилая женщина в очках на длинном крючковатом носу, а за ней шла белокурая высокая тоненькая девушка в голубом платье.
Мальчики, завидев реку, вдруг закричали, засвистали и побежали, девочки – за ними.
– Дети, тише! Куда вы торопитесь? – рассердилась женщина в очках и сама заторопилась, спотыкаясь о кочки.
Девушка в голубом побежала наперерез.
– Не сметь купаться! Не сметь купаться! Сперва занятия! – закричала девушка и принялась ловить и хватать ребят за рукава рубашек.
Громкие голоса смолкли. Кое-как девушке удалось собрать всех ребят в кучу, но садиться на траву никому не хотелось, все сбились вместе, словно куры под дождем.
Тут подоспела руководительница. Я услышал, что ребята ее звали Магдалиной Харитоновной.
– Итак, дети, сегодня мы займемся речной фауной, теми мелкими существами, которые…
Голос руководительницы напоминал звук пилы, распиливающей сучковатое полено. Соня подошла вплотную.
– В нашей реке водятся разнообразные ракообразные… – тянула Магдалина Харитоновна.
А день был такой жаркий, солнце так ярко светило, серебряная речная гладь так заманчиво искрилась на солнце!..
Соня уныло вздохнула, но вдруг в глазах ее заплясали лукавые огоньки.
Она быстро завязала косы вокруг головы, в один миг скинула тапочки, платьице и в одном купальнике – бултых в воду.
Увидев в реке девочку, два совершенно одинаковых черненьких востроносеньких мальчугана, очевидно приняв ее за свою, также прыгнули в воду.
И не успела Магдалина Харитоновна опомниться, как все ребята очутились в воде и, хохоча и визжа, забарахтались и запрыгали там.
Девушка усмехнулась, в ее больших серых глазах блеснул такой же лукавый огонек, как у Сони; она неторопливо сняла свое голубое платье и в одном купальнике вприпрыжку тоже побежала к реке.
Магдалина Харитоновна забегала вдоль берега совсем как та белая курица, которую мы встретили по дороге на пляж. Даже мочалистые серые пряди ее волос, перетянутые сеткой, торчали на лбу, словно куриный хохолок.
Сзади нее важно вышагивал длинноногий мальчуган, белобрысый и тощий, похожий на ощипанного индюшонка.
Вдруг Магдалина Харитоновна накинулась на меня, возбужденно размахивая руками:
– Полюбуйтесь, какие дети недисциплинированные! Срывают мероприятия Дома пионеров! Сегодня по плану назначено ознакомление с речной фауной, а потом, после занятий, – пожалуйста, купайтесь! И то это я на свой риск. Вам известно: согласно последней инструкции, одновременно разрешается залезать в воду пяти ребятам. И только на пять минут. Остальные извольте сидеть на берегу и ждать своей очереди. Единственный примерный мальчик – это Володечка, – добавила она и вздохнула.
Белобрысый Индюшонок кротко поджал губы и тихо прошептал:
– А Витька Большой к тому берегу махнул.
– Я совершенно бессильна что-либо сделать! Более непослушных детей в жизни не встречала! – рассердилась Магдалина Харитоновна. – Ну, да там Люся, она примет меры к спасению утопающих.
Возможно, надо было наоборот, – заметил я, – сперва купание, а потом ознакомление с речной фауной.
– Утвержденный план следует выполнять точно, – отрубила Магдалина Харитоновна. – Например, в прошлый понедельник у нас проводился «поход военизированный» в лес, в будущую среду намечен «поход краеведческий» в Любец.
– Вы собираетесь в Любец? Пешком? У вас настоящий туристский поход? – воскликнул я. – А нельзя ли мне с моей дочерью присоединиться к вам?
– А вы кто такой? – строго спросила она меня.
– Я детский врач из Москвы, провожу здесь отпуск.
– М-м-м… такой важный вопрос я не уполномочена решать самостоятельно. Но, доктор, не беспокойтесь. Я устрою, для вас я все устрою. Я переговорю с директором Дома пионеров. – Впервые она улыбнулась и схватила меня за рукав. – Вы для нас будете исключительно полезны. В настоящий момент мед-обслуживание наших походов осуществляется малоквалифицированными силами… Что собой представляет Люся, наша пионервожатая? – кивнула Магдалина Харитоновна на девушку, чья голова в белой шапочке едва виднелась в реке возле того берега. – Легкомысленная девчонка, и больше ничего. Вы знаете, в дороге могут произойти всевозможные травмы, несчастные случаи, вывихи, переломы, солнечные удары, удушения, утопления, обморожения, отравления, укусы ядовитых змей…
Я поразился:
– И такие происшествия случаются в туристских походах? А я полагал – самое большое, если кто пятку наколет.
– Вам будет поручено носить аптечку «большой набор», десять килограммов.
– С удовольствием, – ответил я и закашлялся.
– А сколько вашей дочери лет?
– Двенадцать с половиной.
Улыбка моментально исчезла с лица Магдалины Харитоновны.
– Тогда ничего не выйдет. Ваша дочь относится к пионерам среднего школьного возраста, а в походах на двадцать километров разрешается участвовать пионерам только старшего школьного возраста – от тринадцати лет и старше.
Ребята между тем, вдосталь накупавшись, выпрыгивали один за другим из воды и подбегали к нам мокрые, все в пупырышках, с горящими глазами. Последней выскочила Люся, такая же смеющаяся и возбужденная, как они все.
– Да посмотрите, какая моя дочь большая, рослая! Она выше многих из ваших.
– Ничего не могу поделать. Инструкция запрещает. Впрочем, если директор Дома пионеров в виде исключения… Вы приходите, приходите обязательно сегодня вечером, – добавила она. – Состоится предпоходное расширенное организационное совещание. Я поддержу вашу просьбу. Я всегда чувствую к врачам особенную симпатию, – вновь улыбнулась она и вдруг резко повернула голову в сторону ребят: – Как вам не стыдно! Прервали занятия! Стать в круг и слушать внимательно.
Ребячьи глаза сразу погрустнели, а Люся вздохнула неестественно громко.
– Папа, пойдем, – шепнула мне Соня.
И мы пошли по тропинке через скошенный луг. И долго еще ветерок доносил скрипучий голос Магдалины Харитоновны.
Глава третья

В поход! В поход! В поход!
Я с интересом разглядывал вышитые полотенца и платочки, коллекции бабочек и жуков в ящиках, засушенные растения, разноцветные изделия из фанеры и картона, склеенные или выпиленные. Все это было развешано по стенам, расставлено в шкафах и на полках.
Вошла высокая, худощавая женщина средних лет.
Бывают такие очень хорошие люди. С первой встречи мне показалось, что мы с ней знакомы давным-давно.
Елена Ивановна, директор Золотоборского дома пионеров, поминутно поправляя густые черные волосы и приветливо улыбаясь одними большими черными глазами, протянула мне тонкую белую руку и тут же разрешила все мои недоуменные вопросы: и я и моя Соня стали полноправными участниками самого настоящего туристского похода в Любец. Елена Ивановна села в конце стола на председательское место.
– Дети, тише! – строго сказала она. Ее резко очерченные прямые брови, ее тонкие губы серьезно сжались.
Я сел в уголке. Соня конфузливо спряталась за меня. Не очень приятно сидеть, когда на тебя смотрит столько народу: тебя изучают, возможно, выискивают в тебе что-либо смешное. Я изредка поднимал глаза, оглядывал то светлые, то темные ребячьи головы; узнал того примерного белобрысого Индюшонка – Володю, что сидел сейчас возле Магдалины Харитоновны, заметил двух черненьких, совершенно одинаковых востроносых мальчиков, очевидно близнецов. Они сидели вдвоем на одном стуле и беспрерывно толкались.
Первый вопрос был о снаряжении похода. Елена Ивановна спросила, сколько можно достать рюкзаков.
Раньше я надевал на спину рюкзак только во время походов на Тишинский рынок за картошкой, и то в последние годы меня заменил Миша.
Однако сюда, в Золотой Бор, я привез целых три рюкзака, в том числе Мишин геологический, с шестью карманами и резиновой надувной подушечкой, поэтому мне было чем похвастать. Несколько рюкзаков имелось в Доме пионеров, остальные взялись достать ребята. На дорогу решили купить пшенные концентраты, сухой кисель. В самом Любце рассчитывали обедать и пить чай в столовой. Каждый из ребят должен был взять по пять яиц, сахар, соль, хлеб, кружку, ложку, миску, одеяло. Двоим ребятам поручили захватить ведра. Правда, таскать ведра будет очень скучно, но что поделаешь – несите по очереди. Мне доверили аптечку «малый набор», весом, к счастью, всего в три килограмма. Мальчики обещали взять ножи, два топора, девочки – нитки, иголки. Так как днем было слишком жарко, решили двинуться в поход в шесть часов вечера.
– Ночевать самое лучшее в деревне, в помещении школы, – заявила Магдалина Харитоновна.
– А давайте просто в лесу, под кустами. Сделаем шалаши из ольховых веток, – предложила Люся.
– В шалашах! Ура! – радостно воскликнул один из мальчиков.
– Да, да, в шалашах! – подхватили другие.
«В лесу, в шалашах?» – Я недоверчиво поморщился, но промолчал.
– Очень хорошо, пусть ночуют в лесу, – мягко улыбаясь, сказала Елена Ивановна.
Люся предложила распределить между ребятами различные обязанности. Три девочки и два мальчика вызвались быть кашеварами, у иных мальчиков были удочки, их назначили рыболовами. Двум девочкам дали карту местности, на которой они должны были чертить линию маршрута и вести глазомерную съемку окрестностей. Этих девочек назвали топографами. Володя, имевший фотоаппарат, был назначен фотографом. Далее в списке стояли портнихи, санитары, жилищники и костровые…
– А кто из вас хочет быть писателем? – спросила Магдалина Харитоновна, улыбаясь, и торжественно положила на стол изящный голубенький альбом.
Позднее я узнал, что Магдалина Харитоновна, оказывается, пишет в педагогический журнал интереснейший научный труд: «Восприятие детьми окружающей действительности», сокращенно – ВДОД, и в качестве материалов для этого самого труда ей очень нужны подлинные ребячьи туристские дневники.
– Я хочу вести дневник! – вскочил один из близнецов.
– И я! – вскочил другой.
Еще кто-то из мальчиков и девочек, в том числе и Соня, тоже пожелали быть «писателями».
– Ну что же, – примирила их всех Елена Ивановна, – летопись похода ведите по очереди.
Надо же наконец выступить и мне.
Я встал и, немножко волнуясь, начал рассказывать об изыскателях – какие они смелые, предприимчивые люди, всем интересуются, не боятся никаких трудностей, помогают другим, и главное, ищут что-нибудь очень интересное на земле, под землей, на воде, под водой и в воздухе. Упомянул я и о тюфяках.
Кажется, я говорил убедительно и горячо. Все повернули головы и внимательно меня слушали.
Сердце мое радостно стукнуло: ага, ребята и меня принимают за изыскателя, и Соню тоже. Очень хорошо! Пускай принимают. Я перешел к своим изыскательским поручениям, впрочем, о грибах и о варенье предпочел не упоминать.
Я заговорил о геологии. Рассказал, как мой Миша раньше притаскивал тяжеленные рюкзаки добычи, а этим летом вынужден томиться в нашей московской квартире. Под конец я попросил помочь набрать рюкзачка два камешков.
– Мы шесть рюкзаков добудем! – воскликнул черненький мальчик.
– Сказал – шесть! Десять! – перебил другой близнец.
– Действительно, – поддержала Магдалина Харитоновна, – «Справочник туриста» настоятельно рекомендует сбор геологических образцов. Вот и чертеж молотка прилагается. Геология войдет в план наших краеведческих экскурсий. Однако я считаю – мы должны в первую очередь составить коллекцию для своего уголка природы, возможно вторые экземпляры…
– Да нет, мне бы только немножечко, – робко попросил я.
– Послушайте, – сказала Елена Ивановна, – я уверена, камней хватит на целую автомашину. Пожалуйста, не спорьте!
Тогда я перешел к своему самому заветному изыскательскому поручению. Рассказал, как на Урале незадолго до войны нашли исчезнувшую полтораста лет назад картину великого итальянского художника Рафаэля, состоявшую из двух досок, причем одной из досок прикрывали кадушку с солеными огурцами, а другая валялась где-то на чердаке. Потом стал рассказывать о портрете девушки в сиреневом платье с кружевами, запрятанном где-то в Любце. Этот портрет, правда, был написан на холсте и для прикрывания кадушки не годился, но его могли изгрызть мыши, ему грозила гибель от сырости. Конечно, нужно его разыскать во что бы то ни стало. Возможно, это тоже выдающееся произведение искусства. И наконец, что значат эти непонятные слова на портрете: «Я даже не могу подписаться»?
– Все враки, – объявил примерный Индюшонок.
– Ты, Володька, тюфяк, потому так и говоришь! – отрезала Люся.
– Я не вижу тут каких-либо познавательных моментов, но, если эти поиски не будут мешать проведению наших основных запланированных мероприятий… – начала было Магдалина Харитоновна бесстрастным голосом.
Люся тряхнула своими светлыми волосами, ее щеки вспыхнули от возбуждения.
– Магдалина Харитоновна, да неужели вы…
Елена Ивановна положила свою руку Люсе на плечо.
– Тише, тише, дорогая, успокойся, – мягко сказала она.
Тут вскочил высокий белокурый мальчик с серьезной морщинкой на лбу, с большими серьезными серыми глазами. Тоном строгого учителя-экзаменатора он стал меня допрашивать:
– Интересная история!.. А скажите, очень давно написан портрет? А кто была эта девушка? А кто был художник?
На все эти вопросы я вынужден был жалобно отвечать: не знаю. Я чувствовал – вот-вот получу двойку.
– Что ж, товарищи, – заключил экзаменатор и сдвинул свои мохнатые брови, – я читал, в Египте столько лет искали гробницу одного фараона и в конце концов нашли. Вообще-то гражданин доктор маловато нам рассказал, а все-таки наш отряд… – Мальчик посмотрел сперва на меня, потом оглядел всех ребят, задорно им подмигнул. – Одним словом, будем искать портрет! – воскликнул он звонким голосом.
– В такие дебри сунемся, – подхватил один из черненьких мальчиков, – большим ни в жизнь не добраться, а портрет найдем!
Глава четвертая

Первые неприятности, первые трудности
Шесть часов вечера. Мальчики и девочки, все в тюбетейках и треуголках, сложенных из газет, в синих шароварах, чинно сидели со своими туго набитыми рюкзаками на скамейках перед Домом пионеров. Только моя Соня была в коротком розовом платьице, с голыми коленками.
Мальчики и девочки с почтением оглядывали меня. В Мишиных шароварах, в соломенной широкополой шляпе, с громадным рюкзаком, из которого торчала ручка геологического молотка, я, очевидно, смахивал на бывалого изыскателя-путешественника.
Самый маленький турист, худенький, костлявый, загорелый, черноглазый, с лицом, руками и ногами цвета каленого ореха, подскочил ко мне:
– Дяденька, пожалуйста, давайте рюкзаками поменяемся. Я – ваш, вы – мой. – Он ласково погладил мою шестикарманную гордость. – Знаменитый рюкзачище! С ним вы по всему свету путешествовали? Да? Вы нам потом расскажете?
– Что ж, давай поменяемся, – ответил я, сделав вид, что не расслышал его вопроса о моих путешествиях.
«Только аптекарский ящик ему, пожалуй, тяжеловат будет», – подумал я, вынул его и переложил в рюкзак загорелого черноглазки.
У многих мальчиков я заметил геологические молотки. Собственно, по-настоящему геологическими у них оказались только ручки необыкновенной длины, иногда даже длиннее их владельцев, а сами молотки были такие, какие удалось стащить из дому: или плотничьи с рогатыми гвоздодерами, или сапожные с широкой шляпкой. Мальчики ловко размахивали молотками, точно играли в крокет.
Люся носилась взад и вперед. Магдалина Харитоновна шипела на Люсю, та отвечала ей шепотом и, кажется, не очень почтительно. Наконец все было готово, все, наверное, в третий раз пересчитано. Люся дала команду строиться.
– Первый! Второй! Третий! Четвертый… – выкрикивали вставшие в шеренгу ребята.
Люся отдала салют Елене Ивановне и отчеканила:
– Товарищ директор, отряд пионеров Золотоборского дома пионеров в количестве двадцати семи человек выстроен. Прикажете начать поход?
Елена Ивановна только улыбнулась и молча уступила место Магдалине Харитоновне. Та очень долго и очень скучно толковала о том, что надо слушаться взрослых, не бегать, быть осторожными, не баловаться, не объедаться, не купаться, не драться, громко не смеяться, сырой воды не пить, зеленых ягод не есть и еще штук пятнадцать разных противных «не».
Но ребячьи глаза глядели совсем не на Магдалину Харитоновну, ребячьи локти незаметно подталкивали друг друга, а ноги никак не хотели стоять на месте.

Первые рассказы С. М. Голицына, потомка княжеского рода Голицыных, были опубликованы в 1930-м году, а к 1959 году он стал профессиональным писателем. Его произведения любили многие школьники советской эпохи, а такие книги, как «Сорок изыскателей» и «Городок сорванцов», для многих стали своеобразным билетом в мир приключенческой литературы.

Основные персонажи

Прежде чем приступить к описанию краткого содержания «Сорока изыскателей», необходимо обозначить главных действующих лиц этой повести. Это врач, рассказывающий историю, его дочурка Соня, пионеры. Соня любит хорошо покушать, у нее немного курносый нос, учится она на четверки. Детский врач, хотя давно уже является взрослым, тоже горит желанием стать настоящим изыскателем. Он предстает перед читателем как вдумчивый рассказчик. Врач принимает активное участие в поиске портрета. Он добрый и общительный, ребята слышат от него немало занимательных историй.

Дочурка Соня всегда общительна, весела. Она принимает активное участие в поисках портрета. Напрасно Миша относил ее к «тюфякам». Также действующими лицами являются и пионеры. Главные герои “Сорока изыскателей” отличаются по характеру, однако их объединяет стремление к общей цели. Витя Большой отличается серьезностью и любопытством. Именно он воодушевляет ребят на поиски пропавшего портрета. Витя важный и строгий, он любит читать.

Пионерка Галя – девочка с большими глазами, ее часто сравнивают с самыми гордыми красавицами. На затылке у нее большой капроновый бант. Пионеры Женя и Гена – самые быстрые и проворные. О них писатель никогда не упоминает отдельно, в походе они держатся всегда вдвоем. Женя и Гена быстро разожгли костер. Они умеют делать много других полезных вещей и всегда ведут себя, как настоящие рыцари. Самый маленький изыскатель – костлявый и верткий Перец. Он постоянно задает вопросы, но, к счастью остальных, не требует на них ответа. Ребята разрешают нести ему рюкзак, но даже это не останавливает его от погони за бабочками.

Завязка

Герой повести имел обыкновение снимать во время летнего отпуска дачу. Там он отдыхал вместе со своей семьей. Однако в тот год его сын Миша оканчивал школу и готовился к важному событию – поступлению в геологоразведочный институт. Сам Миша разделял всех людей на две большие категории – тех, кто ездит по всей стране в поисках полезных ископаемых, и так называемых «тюфяков», которые постоянно сидят дома. Мама Миши сказала, что остается вместе с сыном в Москве, поэтому врач поехал отдыхать на дачу только с Соней, которой на тот момент было примерно 12,5 лет.

Загадочный портрет

Чем же продолжается повесть «Сорок изыскателей»? Краткое содержание знакомит читателя с Иваном Ивановичем, соседом главного героя по коммунальной квартире, работающим историком-архивариусом. Именно он посоветовал врачу для отдыха место в Зеленом Бору. Архивариус обращается к главному герою с просьбой. Как-то раз давно в г. Любец, который расположен недалеко от Зеленого Бора, историк случайно наткнулся на портрет женщины необычайной красоты.

Картина была написана очень талантливым, однако неизвестным автором. Портрет настолько запал Ивану Ивановичу в душу, что он очень хотел бы узнать что-нибудь о том, что с ним теперь произошло и кто же был этим загадочным художником. Но бумажка, на которой был записан адрес, не сохранилась у Ивана Ивановича, и он очень просил врача поискать хотя бы какую-нибудь информацию о картине и ее авторе. Именно так герой повести и его дочь Соня превратились в настоящих изыскателей.

Знакомство с пионерами

«Сорок изыскателей», краткое содержание которых сейчас рассматривается, рассказывает, как врач с Соней познакомились по дороге с женщиной из Зеленого Бора. Они сняли комнату в ее доме. Ее муж оказался очень неразговорчивым, целыми днями он работал в саду и никого туда не допускал. Во время отдыха на речном берегу врач и Соня знакомятся со школьниками. От их классной руководительницы по имени Магдалина Харитоновна они узнают, что скоро намечается поход школьников в музей города Любец. Они решают, что отправятся вместе с ними.

Рассказ директора музея

По дороге врач рассказывает им о таинственном портрете, и ребята загораются желанием отыскать его. Поэтому, как только пионерский отряд заходит в город, они тут же идут в музей, размещающийся на территории Кремля. Директор музей рассказывает им немало нового об истории города Любец. Среди экспонатов музея ребята увидели натюрморт, на котором подпись автора была очень необычной: «Я не могу даже подписаться». Такая же надпись была и на той загадочной картине, которую они теперь искали.

Когда об этом стало директору музея, он тоже проявил большое желание помочь пионерам в поисках портрета. Краткое содержание «Сорока изыскателей» продолжается разговором директора музея с ребятами. Он упоминает разных людей, которые могли бы оказать помощь в поисках портрета, и по какой-то причине называет этих людей по номерам: Первый, Второй, Третий. Позднее ребята узнали о том, что в городе была специальная группа, которая занималась изысканиями в разных областях, начиная от исторических и заканчивая кулинарными поисками. Эти люди и называли друг друга по номерам. Их было семь человек.

Первый след

История была сферой изысканий Седьмого номера. Он был очень заинтересован тем, как сложилась жизнь дочери местного помещика по имени Ирина Загвоздецкая. Она умерла от болезни в совсем юном возрасте – в 18 лет. Может быть, именно за ее портрет и взялся художник, пожелавший остаться неизвестным. Пионеры, также являющиеся одними из главных действующих лиц в повести «Сорок изыскателей» Голицына, решают пообщаться со всеми семерыми изыскателями.

Им пришлось по душе то, каким образом эти люди друг друга называли, и они также дали друг другу имена – с Восьмого по Тридцать Девятый. После посещения музея они отправляются в гости к человеку, которого звали Первым. Дома у него хранится старинный бокал, который ребята уже видели на натюрморте. В гостях у Первого пионеры подружились с овчаркой по кличке Майкл. Позже пионеры также присвоят этой собаке номер – Сороковой. Это произойдет после того, как она отыщет ценный минерал. Всего вышло ровно сорок изыскателей.

Дальнейшие поиски

Поиски картины и ее автора оказались очень трудным и интересным занятием. Краткое содержание «Сорока изыскателей» Голицына, которое уже сегодня могут спросить у школьников на занятии, повествует о дальнейшем развитии событий. Сначала пионерам везло – в детском фотоальбоме Ирины Загвоздецкой, который они нашли у Третьего (директора школы в Любце), они обнаружили набросок местного кремля, который был помечен таинственной надписью.

Пионеры сумели разгадать содержание этой надписи и обнаружили в башне тайник. В нем они нашли старинный кинжал, который был также изображен на натюрморте в музее. Также в тайнике пионеры отыскали письмо в конверте. Однако прочесть его не получилось – от времени буквы расплылись. Пионеры отправляют письмо на специальную экспертизу и продолжают свои увлекательные поиски.

Изыскатели в Москве

«Сорок изыскателей» Голицына – это одна из самых интересных приключенческих книг, которая понравится многим ребятам. Следующая сцена знакомит читателя с номером Седьмым, который работал директором мемориального музея, посвященного художнику Ситникову. К Седьмому пионеры добрались на пароходе. После этого они отправились в Москву, где познакомились с его сыном – он носил номер Шестой и был юным художником. Дальнейшие поиски в Москве привели сорок изыскателей Голицына к знаменитому писателю, который оказался потомком рода, жившего в городе Любец. Из старинных бумаг, принадлежавших писателю, а также из текста письма, отправленного на экспертизу, ребята и смогли узнать историю загадочного портрета.

Крепостной крестьянин

Он был одним из крепостных крестьян помещика Загвоздецкого, его звали Егор. В юном возрасте у него обнаружились незаурядные художественные способности, и поэтому было решено отправить его учиться в Петербург. Однако по прошествии нескольких лет помещик вызвал его из столицы и отправил его работать на хрустальный завод. Через некоторое время после возвращения Загвоздецкий поручил крепостному нарисовать тот самый натюрморт, который ребята увидели в музее.

Картина удалась художнику, и помещик потребовал, чтобы он написал портрет своей дочери. Краткое содержание «Сорока изыскателей» Голицына повествует о том, что Ирина и Егор полюбили друг друга. Помещик, узнав об этом, сразу же запер дочь в доме. Егор же смог скрыться от его гнева. Однако позднее помещик отыскал крепостного и отправил его на солдатскую службу. Ирина же не вынесла всех испытаний, которые свалились на ее долю, и умерла.

Концовка

Так заканчивается повесть Сергея Голицына «Сорок изыскателей». Ребята узнали историю портрета, теперь осталось только найти саму картину. В бумагах писателя упоминалось, что свою работу Егор отдал другу на хранение. Поиски продолжились в городе Любец. Однако портрет отыскали в Зеленом Бору. Повесть «Сорок изыскателей» заканчивается необычно. Врач очень удивился, когда узнал, что портрет находился у хозяина дома, где они сняли комнату для отдыха. Этот неразговорчивый мужчина и оказался потомком крепостного художника. Он бережно хранил портрет, никому не показывая, как ему и завещали.

Сергей Михайлович Голицын

Сорок изыскателей

Дорогие читатели!

Перед вами – книга, написанная двадцать с лишним лет назад. Книга эта и веселая, и грустная, и поэтичная. А посвящена она юным изыскателям.

Кто такие изыскатели?

Это те мальчики и девочки, а также те взрослые, которые все время что-то придумывают, изобретают, ищут – на земле, под водой, в воздухе и даже в космосе…

С тех пор как написана эта книга, многое изменилось.

Сейчас юные туристы изыскатели-следопыты никогда не будут устраивать свой ночлег в шалашах, не станут губить молоденькие деревца, а расставят палатки, которые есть в каждой школе, в каждом Доме пионеров.

И в телефон-автомат опускают не пятнадцать копеек, а две.

И Москва стала еще краше, еще многолюднее.

Герои книги стали взрослыми, у них у самих появились дети. Соня, например, стала детским врачом, Миша – кандидат наук, начальник отдела Научно-исследовательского института геологии. Ларюша стал известным художником, его произведения есть и в Третьяковской галерее.

А доктор ушел на пенсию, живет в отдельной двухкомнатной квартире и, наверное, смог бы с большими удобствами устроить у себя на ночлег отряд ребят-изыскателей. И хоть стал он совсем старым, но все равно по-прежнему любит ребят, встречается с ними, лечит их, переписывается с ними. И пишет для них повести.

Быть может, и вы, дорогие читатели, закрыв последнюю страницу этой книги, захотите стать неутомимыми изыскателями, отправиться в поход по стране, по нашим прекрасным городам, старым и новым, вдоль наших рек, то быстрых, то тихоструйных, по лугам, полям, горам и лесам…

Напишите нам, понравилась ли вам эта книга, интересно ли было ее читать?

Письма шлите по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Глава первая

Какие роковые последствия произошли из-за непродуманной подмазки сковороды

Слово «изыскатель» я впервые услышал от своего сына Миши, еще когда он учился в седьмом классе.

Примчался он однажды из школы весь взъерошенный и, бросив книги на стол, радостно объявил нам, что хочет быть только изыскателем, и даже не просто изыскателем, а непременно геологом.

Оказывается, в этот знаменательный день, с самого первого урока усевшись на задней парте, трое мальчишек с упоением читали книгу академика Ферсмана «Занимательная минералогия». Книга эта бесповоротно решила Мишину судьбу. Он стал мечтать о путешествиях – в тайгу, в горы, в пустыни, в Арктику, в Антарктику и как будто даже в космическое пространство. В будущем собирался он открывать новые месторождения нефти и газа, свинца и урана, угля и железа. А пока по выходным дням осенью и весной, а летом чуть ли не каждый день ранним утром с двумя-тремя приятелями, надев рюкзак на плечи, отправлялся он на обследование подмосковных оврагов или каменоломен.

Так начался тот период семейной жизни, который наша мама называла «периодом мук». Ведь, на самом деле, рюкзак, набитый камнями, весит тридцать килограммов. За год Миша ездил в экскурсии раз семьдесят. Трофеев у нас набралось полным-полно; пожалуй, еще пол провалится. Под всеми кроватями, в книжном шкафу, на буфете, даже в моем письменном столе были запрятаны коробки и ящики, коробочки и ящички с камешками и камнями.

Но не говорите Мише этих слов. С негодованием глянет он на вас своими серыми глазищами, тряхнет растрепанным чубом и обиженно пробасит: «Ну, папа, ну какие это камни! Это минералы». Или: «Это окаменелости».

С виду ну самая обыкновенная булыга, а он повертит перед моим носом и пробасит: «Вот гранит из валуна, принесенного ледяным потоком в древнюю эпоху со Скандинавских гор» – или пинцетом подхватит кусочек известняка и покажет отпечаток на нем древней раковины.

Уж на что я высокий, а Миша вырос чуть пониже дяди Степы. Посмотрит он на меня сверху вниз и начнет настоящую лекцию. И объясняет он эдаким учительски-снисходительным тоном: дескать, хоть ты мне и папа, а все-таки многого не знаешь.

Позднее Миша всех взрослых и всех ребят стал разделять на изыскателей и на прочих . К изыскателям он относил тех, кто все время что-то изобретает, что-то придумывает или мечтает разыскать новое, неизвестное, таинственное и ищет на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе. Вот изыскательские профессии – топографы, снимающие карты местности, гидрологи, изучающие реки, ботаники, зоологи и многие другие, и самые-самые интересные из них – геологи.

Дорогие читатели!

Перед вами – книга, написанная двадцать с лишним лет назад. Книга эта и веселая, и грустная, и поэтичная. А посвящена она юным изыскателям.

Кто такие изыскатели?

Это те мальчики и девочки, а также те взрослые, которые все время что-то придумывают, изобретают, ищут – на земле, под водой, в воздухе и даже в космосе…

С тех пор как написана эта книга, многое изменилось.

Сейчас юные туристы изыскатели-следопыты никогда не будут устраивать свой ночлег в шалашах, не станут губить молоденькие деревца, а расставят палатки, которые есть в каждой школе, в каждом Доме пионеров.

И в телефон-автомат опускают не пятнадцать копеек, а две.

И Москва стала еще краше, еще многолюднее.

Герои книги стали взрослыми, у них у самих появились дети. Соня, например, стала детским врачом, Миша – кандидат наук, начальник отдела Научно-исследовательского института геологии. Ларюша стал известным художником, его произведения есть и в Третьяковской галерее.

А доктор ушел на пенсию, живет в отдельной двухкомнатной квартире и, наверное, смог бы с большими удобствами устроить у себя на ночлег отряд ребят-изыскателей. И хоть стал он совсем старым, но все равно по-прежнему любит ребят, встречается с ними, лечит их, переписывается с ними. И пишет для них повести.

Быть может, и вы, дорогие читатели, закрыв последнюю страницу этой книги, захотите стать неутомимыми изыскателями, отправиться в поход по стране, по нашим прекрасным городам, старым и новым, вдоль наших рек, то быстрых, то тихоструйных, по лугам, полям, горам и лесам…

Пеленальные матрасики – функциональный реквизит для новорожденного

В интернет-магазине «Кроватка» продают пеленальные матрасики на комод с разными габаритными размерами, цветовым оформлением и формой. Удобная и простая для родителей вещь – непромокаемая поверхность, мягкий и теплый тюфячок, который укладывают на комод из дерева или подставку из пластика.

Характерные особенности

Универсальная вещь, которая помогает в уходе за новорожденным малышом, пеленальные матрасики в Украине продают по низким доступным ценам от 450 до 700 гривен. Основными преимуществами использования является мобильность и универсальность реквизита для новорожденных.

1. Матрас укладывают на комод, на мягкой кровати или в машине он держит форму, создает привычный комфорт пребывания малыша в поездке, реквизит берут с собой на прогулку. В комплект входят две сменные пеленки с липучками, что позволяет им оставаться на исходном месте при сильной подвижности ребенка.
2. Наличие бортиков детского пеленального матрасика на комоде ограничивает перекатывание и переворачивание подрастающего карапуза, повышает безопасность процедуры массажа, пеленания.
3. Равномерно распределенный наполнитель – согревающий холлофайбер – его используют для прокладки в зимней одежде.
4. Пеленки на пеленальных матрасиках в Киеве тактильно приятные и теплые, верхняя поверхность с ворсом, что сразу согревает новорожденного кроху. Тыльная сторона непротекаемый плотный материал.
5. Чехол изделия натуральный хлопок – антиаллергенный, тактильно приятный материал – прост в уходе, прекрасно переносит стирку, кипячение, глажку. Съемные пеленки быстро сохнут и хорошо отстирываются.

Если вы решили купить мягкие пеленальные матрасики, учитывайте, что высота изделия VERES 4 см, а длина и ширина не превышают габариты столика или комода для пеленания. Выбирайте подходящие расцветки, чтобы сделать жизнь ребенка веселой и комфортной.

Как купить пеленальные матрасики

Рекомендуем для проведения оздоравливающих процедур с малышом использовать детские пеленаторы – пеленальные матрасики купить в Украине можно в онлайн-магазине «Кроватка». Оформляйте заказ через личный кабинет, оплачивайте удобным способом перевода средств и уже через неделю сможете делать массаж, гимнастику, пеленания и переодевания на комфортном уютном матрасике от отечественного украинского производителя Верес.

Жестокий романс Ивана Бунина: «Красавица»

Предпринята попытка контекстуализировать один из самых лаконичных рассказов «Темных аллей» – миниатюру «Красавица», чрезвычайная повествовательная экономность которой затрудняет традиционные литературоведческие подходы к реконструкции ее мотивной, интертекстуальной поэтики, а также жанровой природы. Необходимым подступом к анализу и интерпретации текста служит конкретизация его связей с более ранними произведениями художника, а также точная локализация на оси историко-поэтической преемственности. Решая первую задачу, автор статьи привлек рассказ «Лирник Родион», в котором художественно осмыслялся конфликт мачехи и ребенка-сироты, ставший позднее фабульной основой «Красавицы». Однако претекст представлял собой один из характерных для поэтики Бунина 1910-х гг. примеров сплошной фольклоризации сюжета и стиля. Дальнейшая разработка компаративной пары рассказ / фольклорная баллада позволила выявить в повествовательной организации «Красавицы» тонкий художественный отклик Бунина на правила построения баллад о сироте и жестоких романсов XX в.

The cruel romance by Ivan Bunin: “A Beauty”.pdf На самом раннем этапе работы над текстом этот шедевр «Темных аллей», состоящий из пяти абзацев, был озаглавлен «Мамин сундук» [Heywood, 2011, p. 7] – по словосочетанию из предпоследнего предложения, т. е. практически из абсолютного финала. Этим способом – взять последнее слово, ради которого как будто пишется весь текст, – Бунин именовал свои миниатюры 1929-1930 гг.: «Пингвины», «Петухи», «Муравский шлях», «Пожар», «Журавли», «Людоедка». Однако в цикле «Темные аллеи» рассказов, похожих на «Красавицу» своей вызывающей лаконичностью, немного – это крошечная «Часовня», а также сворачивающаяся к одной лексеме экзотика в духе «Муравского шляха»: «Смарагд», «Камарг» и «Сто рупий». Возникшая, судя по всему, сразу же авторская сосредоточенность на паре слов – «мамин сундук» – повлекла за собой предельное сокращение нарративного разнообразия. Этим приемом «Красавица» нарочито противопоставлена следующей за ней «Дурочке» – своему явному идеологическому компаньону 1. Обе миниатюры полемически развивают тему Достоевского о детях-страдальцах [Штерн, 1997, с. 24-25], однако судьба ребенка во втором рассказе прослежена от рождения (и даже, если так можно выразиться, от зачатия) до безрадостного финала (нищенство и скитальчество) и превращена, таким образом, в полноценную фабулу – как и судьба его незадачливых родителей, также показанных в динамике. Он – от патологически распаленного подростка до «академика», она – от обладательницы неплохого места кухарки у добрых хозяев до молодой матери, а затем – нищенки. Да и хронология сюжета здесь заметно шире: онахоть ипунктирна, но охватывает нескольколет 2. Всего этого лишена «Красавица», экономно строящаяся лишь на двух ситуациях в фабуле (переселение мальчика из отцовской комнаты, потом придирка к нему) и одной – в психологическом рисунке образа героини. Внезапно поразившая ее душу ненависть служит катализатором действия: краткая предыстория второго брака отца, которой посвящен первый абзац, ломается в следующем резким внедрением этой новой темы. Мачеха «…спокойно возненавидела его семилетнего мальчика от первой…» [Бунин, 1988, т. 5, с. 292]. Ключевое фабульное событие, знаменующее катастрофу в жизни ребенка, освещается третьим абзацем, характерно – центральным (до него два, два после). «Тотчас после свадьбы его перевели спать из отцовской спальни на диванчик в гостиную…» [Там же]. Затем повествование погружается во вневременность: при желании описываемые события (придирка мачехи, уединение пасынка) можно уместить в одни сутки, а можно – в вечность. Свидетельствуют об этом абсолютное затемнение образов отца и мачехи (о них более не сказано ни слова), а также отсутствие всякого прояснения судьбы сына. Такая сжатая до возможного предела нарративность (при интуитивно чувствующейся огромной смысловой насыщенности) затрудняет контекстуализацию рассказа 3, в частности – по линии интертекста, приобретающего в последнее время среди буниноведов всё возрастающую популярность. Еще комментаторы собрания сочинений 1960-х гг. отметили, что, дорабатывая свою миниатюру, писатель «сократил всего две фразы, удалив “красивость” – “взгляд чудесных голубых глаз”», а «после слов “еще при покойной маме” удалено: “строит из спичечных коробок железную дорогу”» [Бунин, 1966, с. 386]. Автор очевидно опасался «лобовых» проекций его безымянного мальчика на Сережу Каренина, судьба которого была определена событиями, случившимися с его матерью на железной дороге, а потому ликвидировал упоминание о спичечных коробках как вагонах и парово 1 В журнальной первопубликации произведения даны триадой: «Красавица»; «Ду-рочка»; «Гость». См.: [Бунин, 1946]. 2 В составе цикла рассказы относят к разным типам – как располагающий «выражен-ным сюжетом» («Дурочка») и сюжетом «ослабленным» («Красавица»). См.: [Егорова, 2002, с. 44]. 3 В науке о нём вообще могут говорить «апофатически» – стремясь подчеркнуть не то, что в рассказе есть, а то, что в нем знаково отсутствует. Так, по мысли Хеллы Реезе, «Кра-савица» факультативна в цикле как целостности, а-пространственна (ср. фундаментальное значение художественного пространства в «Речном трактире», «Чистом понедельнике» и мн. др.), не связана с памятью как эстетической доминантой Бунина, посвящена перифе-рийной для «Темных аллей» детскойтеме [Reese, 2003, S. 113-114, 127, 135, 141, 209]. зах 4. И хотя в «Красавице» оставлен эмоциональный след впервые описанного Толстым положения, когда «мальчик» становится «помехой» для «отношений» взрослых [Толстой, 1934, с. 195], но – и не более того. В истории толстовского Сережи, воспринятой Буниным, зияет один сюжетный пропуск: у сына Анны Карениной нет и не может быть мачехи. Образ последней отсылает не столько к роману XIX в. (хотя, разумеется, мачеха Сони Мармеладовой здесь должна быть учтена), сколько к фольклорной лирике и лироэпике, знатоком которых Бунин также являлся 5. Именно в произведениях этих устных традиций воссоздается во всей ее полноте трагедия детей, потерявших мать, которую им заменяет враждебный двойник. К 1940-м гг. в наследии художника уже имелся рассказ с включенной в него по правилу «текста в тексте» украинской песней о сироте. Это «Лирник Родион» (1913; в первопубликации – «Псальма»), которыйБунин высоко ценил и помнил про него в эмиграции [Устами Буниных, 1982, с. 192]. Таким образом, «Лирник Родион» оказывается ближайшим жанровым контекстом «Красавицы» 6. * * * Начнем с того, что именно в согласии с этой по сути своей балладной традицией (и совсем не похоже на «Преступление и наказание» Достоевского) Бунин настойчиво прорабатывает имплицитный двойнический сюжет своего рассказа. В частности, вниманием к нему может объясняться и история смены заглавия. «Мамин сундук» фокусировал внимание на главной жизненной потере мальчика и на нём самом: такими словами называть предмет мог только он (ср.: [Богданова, 2017, с. 31]). А вот в слове «красавица» автор, напротив, соединил обеих героинь, фабульную и внефабульную, живую и умершую (в тексте есть даже показательное словосочетание – «вторая красавица» [Бунин, 1988, т. 5, с. 292]), обойдя тем самым точку зрения маленького героя и имплицитно введя позицию неопределенных «всех» (ср.: «…и все только руками разводили…» [Бунин, 1988, т. 5, с. 292]), незримо для читателя наблюдающих за историей сироты и сознающих красоту как прежней, так и нынешней жены героя. Обе женщины действительно были красивы, и содержание всего первого (вводного) абзаца посвящено этому обстоятельству, на фоне которого комическим контрастом дается портрет отца – скучного ималопривлекательного. Конфликтная парность мачехи и умершей матери – структурное и смысловое ядро песни малороссийского лирника Родиона из рассказа 1913 г. В ее авторском пересказе 7 девочка-сирота …долго опускала заплаканные глаза, долго надеялась терпением и непосильным трудом снискать милость мачехи – но напрасно: даже родной отец, раб этой безжалостной, хозяйственной женщины, избегал глядеть на свою сироту, боялся хотя бы словом вступиться за нее. А уж если родному отцу в тягость собственное дитя, то где же правда, где справедливость, где сострадание? Их надо искать по свету, по миру, паче же всего где-то там, 4 Связь с романом Толстого подмечена и описана Л. П. Пожигановой [2006], предло-жившей, тем не менее, совершенно неадекватный привлеченным текстам ракурс их рас-смотрения – игру. 5 В науке тема «Бунин и фольклор» впервые была сформулирована М. К. Азадовским во второй половине 1940-х гг. Его статья на эту тему была опубликована только в 2010 г. См.: [Азадовский, 2010], см. также: [Померанцева, 1973]. 6 Детализацию бунинского «тезауруса смерти» и, в частности, темы «смерть ребенка» см. в книге:[Капинос, 2012, с. 157-158]. Полный текст «псальмы про сироту», оставшийся в рукописях Бунина, был опубликован в первом томе посвященного писателю выпуска «Литературного наследства». См.: [Бунин, 1973, с. 400-401]. куда скрылась мать, единственный нескудеющий источник нежности [Бу нин, 1987, т. 3, с. 409]. Так запускается балладный сюжет: девочка идет на могилу матери, и умершая (ее голосом говорит «янгол» – ангел) из-за гроба разговаривает с дочерью, советуя ей – Пiшла б ти, сiрiтка, Мачусi б просила: Може б змiлувалась – Сорочку пошила… [Бунин, 1987, т. 3, с. 410]. Ребенок же отвечает: «Яж ïï просила, яж ïï годила. А злая мачуха сорочки не шила!» [Там же]. Вообще характерен здесь этот мотив нанесения ущерба сироте: мачеха должна пошить сорочку, а не шьет 8. В «Красавице» – должна оставить мальчика спать на бархатном диванчике, но сгоняет его, посчитав, что «он весь бархат на диване изотрет» [Бунин, 1988, т. 5, с. 292]. Образ самоустранившегося отца, который «от страха» перед своей новой женой, «тоже притворился, будто у него нет и никогда не было сына» [Там же], с не меньшей силой работает на создание двойнического эффекта. Мальчик словно попадает в мир теней, где и отец – другой, не его, и мать – другая. В подменённой реальности ему не остается ничего иного, кроме как сделаться «несуществующим». Он «стал в их присутствии бояться слово сказать, а там и совсем затаился, сделался как бы несуществующим в доме» [Там же]. Но это кажущееся «несуществование» на самом деле – пролог к типичной для фольклорной баллады интенсификации образа истинной матери, к которой и начинает стремиться ее оставленное всемидитя. Так, характерной параллелью выступают здесь песни, организованные в сюжетную группу «Князь Роман жену терял». Опубликованные еще в самой ранней версии собрания П. В. Киреевского, они воочию, в своей фабуле «натурализуют» то, что позднее Бунин представит с помощью изощренной, сотканной не столько из прямых интертекстов, сколько из слабых интертекстуальных намеков тайнописи. Князь Роман убивает жену и отдает ее тело на растерзание зверям. Дочь Марья Романовна ищет мать и видит орла, несущего «в когтях» «праву руку в золотых перстнях» [Песни…, 1863, с. 101]. Орел открывает ей тайну убийства. Дочь изобличает отца. Тот обещает ей богатство и, самое главное, мачеху взамен матери: «Приведу я к тебе молодую мать, / Молодую мать, злую мачеху» [Там же, с. 102]. Показательно, что обе они на уровне номинации смешаны, формируя странное двойническое единство. Марья Романовна отвергает предложение и при-зывает встать из гроба родную мать: «Ты умри, моя молодая мать, / Молодая мать, злая мачеха, / И ты встань-проснись, родная матушка!» [Там же]. Таким образом, и известная Бунину украинская песня о приходе сироты на могилу матери (№ 63 по указателю балладных сюжетов Ю. И. Смирнова [1988, с. 30]), и скорее всего не известная баллада «Князь Роман жену терял» явственно намечают главное стремление ребенка – к умершей матери. Любопытно, что этот 8 Мифопоэтическая семантика этого мотива в песнях о сиротерассматривается в работе А. А. Трофимова «Сирота в славянском фольклоре, обрядах и верованиях» (URL: http:// www.ruthenia.ru/folklore/folklorelaboratory/TROFIM2.htm). Рубашка связана с «родильным ритуальным циклом», следовательно, предполагает ученый, отказ мачехи «подчеркивает принципиальную чуждость приемного ребенка роду мачехи». смысл, в буквальном своем обличии невыразимый за пределами фольклорной культуры, писатель сумелсообщить миниатюреиз «Темных аллей» 9. Присмотримся к последнему абзацу, в котором программа этого «возвращения» исподволь, намеками реализована. Ясно, что «большой сундук покойной барыни» [Бунин, 1988, т. 5, с. 292] – это образный отголосок ее гроба / могилы. Вся жизнь мальчика после его насильственного отъединения от отца оказывается связанной с этим таинственным сундуком, откуда ребенок ежевечерне достает свою постельку и куда утром ее возвращает (ниже мы подробнее поговорим об этих деталях). Он «рисует на грифельной доске домики» [Там же, с. 293] – и это, несомненно, домики, в которых он хотел бы видеть себя вместе со своей матерью (недаром в своем настоящем «доме» он, как мы помним, стал «несуществующим»). Он «читает по складам всё одну и ту же книжечку с картинками», о которой автор считает нужным заметить, усиливая связь, что она была куплена «еще при покойной маме» [Там же]. Слово «покойная», относящееся к умершей, здесь коррелирует с характеристикой ее живого сына, открывающей абзац: он «зажил» «жизнью» «неслышной, незаметной, одинаковой изо дня в день» [Там же, с. 292-293]. Таково же, по идее, положение погребенного покойника: он «неслышен», «незаметен», его состояние неизменно. Так автор вновь приближает его к ней, на сейраз поверх всех сюжетных мотивов. Слова, производные от «покоя», вообще позволяют отметить несколько важнейших перекличек, подсвечивающих главный смысл рассказа. Например, в семантическом поле этого концепта снова двойнически соединяются мачеха и мать: первая, напомним, «спокойно 10 возненавидела» ребенка, выступив первопричиной всех дальнейших бед. Из ее уст мы слышим образованное от того же корня слово – на сей раз поминающее «закадровую» визави жестокой красавицы: «Стелите ему, Настя, на полу, на том тюфячке, который я велела вам спрятать в большой сундук покойной барыни в коридоре» [Там же, с. 292]: понятным теперь становится, кто является эпицентром распространения этого мертвящего «покоя», не говоря уже о том, что цитированная сентенция – единственный случай прямой речи в рассказе; в общей системе нарратива этот прецедент поэтапно контрастирует с тем, что отец – «молчалив и скромен» [Там же], мальчик стал «бояться слово сказать», амамаупокоиласьокончательно. * * * В упрощенных версиях баллад, например в жестоком романсе XX в., сложная для современного читателя символика фольклорной баллады (скажем, той, что поет лирник Родион) сбрасывается, а действие, фабула обостряются с особенной силой. Да, с одной стороны, это влечет за собой заметное падение художественного уровня, но с другой – позволяет более четко наблюдать движущие «пружины» текста, его основной нерв. Таков записанный в 1978 г. жестокий романс о двух сиротах, которых родной отец смачехой решаютубить. «…Близ Саратова / Жила семеюшка да небогатая. / Мать с детям жила, жила, как свечка таяла, / Померла она, детей оставила. Отец жену свою да и зарыл сырой землей, / И он детям стал совсем чужой. Жена (т. е. мачеха. – К. А.) сказала: “Давай детей убьем”. / А он сказал: “Давай в печи сожжем”». Сначала отец поднимает из кровати сына Борю и сжигает его в печи. От криков ребенка просыпается его сестра Таня, 9 Фрагмент свадебной песни сироты с похожим мотивом оживления родителей был внесен Буниным в его конспект 1-го тома песен П. В. Киреевского, изданных в 1911 г. [Песни…, 1911]. См.: [Бунин, 1973, с. 404]. 10 Важность этого слова заметна в сильно правленой машинописной корректуре: здесь оно, словно завершающий штрих, вписано между строк от руки, см.: Бунин И. А. Красавица // РГАЛИ. Ф. 44. Оп. 4. Ед. хр. 19. Л. 1. но убить ее отец с мачехой не успевают – помешал сторож, который «стал в окно стучать». Этот спаситель «Таню-девочку забрал в милицию», откуда ее «да взяли в детский дом», а убийцам «дали да по пятнадцать лет» [Современная баллада…, 1996, с. 126-127]. При всём примитивизме этого текста он позволяет наблюдать принципиальную во всем привлеченном корпусе источников тенденцию: смертельная природа противостояния сироты мачехе, сложно шифруемая в аутентичных балладах, здесь выражается с безапелляционной прямотой. И в этом отношении опять-таки полностью согласующимся с традицией предстает образ главной героини рассказа, в пользу которой (точнее – в пользу оценки которой) показательно качнулась авторская воля при смене заглавия с «Маминого сундука» на «Красавицу». Звучание «каренинской» темы серого, возрастного чиновника здесь настолько усиливается, что начинает даже деформировать источник: «чиновник казенной палаты, вдовец» превращается едва ли не в живой труп: «худой», «чахоточного сложения», в очках, с сорванным до фальцета голосом. Его голос комически неубедителен, потому, собственно, геройи молчалив. Он, так же, как и сын, охвачен страхом пред ликом их новой властительницы и исчезает из текста сразу после второго абзаца. Его подслеповатым глазам в очках медицинского «цвета йода» противопоставлен «зоркий» «взгляд» мачехи, которая своей витальностью от медицины далека: «отлично и крепко сложена, всегда хорошо одета, очень внимательна и хозяйственна по дому…» (все примеры – [Бунин, 1988, т. 5, с. 292]). Любопытно, что тема комфорта и достатка, посреди которых царит деятельная мачеха, перекликается опять-таки больше с фольклорной лирикой, чем с толстовским претекстом, где Алексей Каренин очень долго не выпускает из своих рук нити финансового манипулирования Анной, а также воздействия на нее при помощи оставленного Сережи. Напротив, слабый и податливый муж, который не может обеспечить защиту детям, – образ из фольклора, а также из Достоевского, против которого идеологически и направляет своё жало создатель «Темных аллей». Итак, бунинская красавица доминирует своим говорением, властно распоряжается имуществом («велела спрятать…») и зорко глядит 11. Острое зрение весьма часто у Бунина – признак власти, вплоть до бесовских ассоциаций. Таков странник из рассказа «Аглая»: «…быстрые глаза у меня, зрение столь редкостное и пронзительное, что я даже ночью как кошка вижу…» [Бунин, 1988, т. 4, с. 104]. О нём сам автор заметил: «Ведь бес! Слишком много видел!» [Там же, с. 670]. Неудивительно, что мачеха, как в «После бала» Толстого, – дочь «воинского начальника» [Там же, т. 5, с. 292] 12: сила и агрессия ей присущи от рождения. И вот по логике «непрямых» смыслов этого рассказа красавица, подобно своим товаркам в жестоком романсе и балладе, превращается в детоубийцу. О чем возникает единственно значимый здесь для фабулы спор? – о том, что ребенок спит беспокойно, сбивает «простыню и одеяло на пол» и может повредить бархатную обивку дивана. Причиной тревожного сна является названная в рассказе черта характера мальчика: «от природы живой, ласковый…». Живость лексически воспроизводится и далее, уже когда пасынок погружается в свое одиночество: «зажил совершенно самостоятельной жизнью» (все примеры – [Бунин, 1988, т. 5, с. 292]). Чего хочет мачеха? – чтобы ребенок не портил диван, был изолирован, а в идеале – неподвижен, т. е. мертв. Словно «из-за спины» дивана как синекдохи сна начинает выглядывать более общая, метафорическая параллель сон / смерть. По логике данного сближения могила оказывается вмести 11 Недаром явно опрометчивая деталь – «взгляд чудесных голубых глаз» [Бунин, 1946, с. 3] – была писателемсвоевременно удалена. 12 Катерина Ивановна Мармеладова из романа Достоевского, впрочем, тоже – «штабофицерская дочь». лищем навеки уснувшего. Понимание Буниным этой символики, границы которой простираются от Св. Писания до строк Жуковского «И от младенческой спокойной колыбели / До колыбели гробовой» [1999], бесспорно. В «Деревне» встречаем описание кладбища, на нём вместе с героем Тихоном Красовым видим «свежую детскую могилку, крест, а на кресте – двустишие: тише, листья, не шумите, / мово Костю не будите!» [Бунин, 1987, т. 3, с. 16] 13. Именно в такой сон желает погрузить пасынка мачеха, потому и дается столь подробное для микроскопического текста, причем еще и дважды повторенное, описание нового места ночлега изгоняемого из жизни, но всё еще странно живого малыша. «Стелите ему, Настя, на полу, на том тюфячке, который я велела вам спрятать в сундук покойной барыни в коридоре», – приказывает красавица. В последнем абзаце следует повторконкретизация: «Спит он на полу, между диваном и кадкой с пальмой» [Бунин, 1988, т. 5, с. 293]. Диван снизу, с позиции ребенка, предстает той оставленной гдето в вышине поверхностью, с которой он согнан (землей, почвой, на которой мальчик был жив, беспокоен, подвижен даже во сне), а кадка с пальмой – вертикалью, напоминающей надгробный крест или иной монумент в изголовье могилы. Если же учесть, что кадка очевидно наполнена землей, то символика сна-смерти станет еще более различимой. Принципиально значимо и то, что построение текста как момент формы иконически повторяет данную в фабуле каузально-временную организацию самого художественного объекта. Так, предметный мир рассказа распределен вдоль линии нарратива сообразно принципу: от широты через постепенное сужение – к нулевой точке сундука / гроба / маминого последнего пристанища. От довольно пестрой и потенциально многогеройной картины первого абзаца, выписанной в духе классического романа, картины, на которой хватило места и неопределенному множеству «губернских чиновников», и даже неким «всем», кто удивлялся, «за что и почему шли за него (замуж. – К. А.) такие?», т. е. такие красавицы, читатель движется к камерному трио отца, мачехи и ребенка, вдруг ставшего нелюбимым, затем через один абзац, посвященный исключительно мальчику (повторим, данный фрагмент централен), он наблюдает еще более тесный дуэт мачехи и горничной Насти и наконец – созерцает тягостную сцену «кругло[го] одиночеств[а]» ребенка, где присутствует лишь он один и еще, пожалуй, его незримая «покойная мама». А оканчивается всё это словесное нисхождение амбивалентным, гибельноспасительным «маминымсундуком». Отметим здесь важнейшее расхождение с псальмой лирника Родиона, в последних строках которой наблюдаем мощное эпическое расширение художественного горизонта. В финале певец наставительно обращается ко всем: «Ох, слухайте ж, люди, кто сыроты мае / Нехай доглядае й на путь наставляе!» [Бунин, 1973, с. 401]. Эта «хоровая» множественность «свидетелей» горькой судьбы ребенка также фиксируется в начале: «Що сырота робыть – работа ни защо, / А люде говорять – сырота ледащо» [Там же, с. 400]. Начавшись как драма принародного, публичного детского страдания, фольклорная история сироты завершается божьим судом над мачехой, ввергаемой в ад, и авторским нравоучением всему миру – не повторять мачехиных злодейств. Рассказ из «Темных аллей» инвертирует эту логику: поместив «всех» в инициальную точку повествования, автор затем уводит героя от потенциально спасительного «мира», одну за другой отсекает его связи с окружающим. 13 Существенной представляется интенсификация параллелизма смерть / сон именно в границах детской темы фольклора. Б. А. Успенским приведены в пример весьма стран-ные сами по себе, но предельно логичные в обсуждаемом контексте колыбельные: «Бай да бай, / Поскорее помирай! / Помри поскорее! / Буде хоронить веселее, / С села повезем / Да святых запоем, / Захороним, загребем, / Да с могилы прочь уйдем» и др. [Успенский, 1988, с. 79]. Последнее, чем оканчивает художник эту череду нагнетаемых им приемов, – небольшая группа диминутивов («домики», «книжечка», «постелька», «добришко»), иконических лексем-эквивалентов самого мальчика 14, причем его вещи («добришко») заключены во всё тот же материнский сундук-гроб, с которым по воле красавицы-мачехи соединен и «тюфячок», место ночного упокоения пасынка. Любопытно, что «экономика» словесных средств распределена Буниным таким образом, что расстилание «постельки», которое ассоциативно можно увязать с занятием своего места в этой жизни 15, в посюстороннем пространстве, освещается крайне скупо, одной короткой фразой («Он сам стелет себе постельку вечером»), зато обратная процедура – сворачивания, «заметания» следа присутствия в мире – описывается гораздо подробнее: «…сам прилежно убирает, свертывает ее утром и уносит в коридор в мамин сундук», где «спрятано и всё остальное добришко его». «Убирание», «свертывание» и особенно «прятанье» – все эти действия, которые в рассказе даны тремя глаголами и одним причастием, на художественном срезе грамматики текста являются «ответом» на обращенное к мальчику отношение («возненавидела») и начатую с ним бесчестную игру: «сделала вид, что не замечает», «притворился, будто у него нет и никогда не было сына». «Затаился», «сделался несуществующим» – эти паллиативы небытия, на которое обрекается юное, живое и беспокойное существо, наряду со словами, только что отмеченными, выступают заместителями сюжетной ситуации убийства. Представленная читателю исподволь, не в виде события, но как тягостная, не прекращающая своего томительно-безысходного звучания нота, она в итоге производит более жуткое впечатление и чем некоторые брутальные рассказы «Темных аллей», ичем наивные в своей подробнойсюжетностижестокиеромансы.

Азадовский М. К. Фольклоризм И. А. Бунина // Русская литература. 2010. № 4. С. 126-148.

Богданова О. В. Четыре рассказа Ивана Бунина: «Руся», «Красавица», «Дурочка», «Антигона». СПб., 2017.

Егорова О. Г. Единство в многообразии (о книге И. Бунина «Темные аллеи»). Астрахань, 2002.

Капинос Е. В. Малые формы поэзии и прозы (Бунин и другие). Новосибирск, 2012.

Лошаков А. Г. «Жестокие аллеи любви» (Лингвопоэтический анализ рассказа И. А. Бунина «Красавица») // Рус. язык в школе. 2012. № 8. С. 50-55.

Пожиганова Л. П. Поэтика игры в рассказе И. А. Бунина «Красавица» (цикл «Темные аллеи») // Синтез в русской и мировой художественной культуре. М., 2006. С. 251-257.

Померанцева Э. В. Фольклор в прозе Бунина // Лит. наследство. М., 1973. Т. 84, кн. 2. С. 139-152.

Смирнов Ю. И. Восточно-славянские баллады и близкие им формы. Опыт указателя сюжетов и версий. М., 1988.

Трофимов А. А. Сирота в славянском фольклоре, обрядах и верованиях. URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/folklorelaboratory/TROFIM2.htm

Успенский Б. А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема). Статья 1 // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1988. Вып. 831. С. 66-84. (Труды по знаковым системам. Т. 22)

Штерн М. С. В поисках утраченной гармонии. Проза И. А. Бунина 1930-1940х годов. Омск, 1997.

Heywood A. J. Catalogue of the I. A. Bunin, V. N. Bunina, L. F. Zurov and E. M. Lopatina Collections / Ed. by R. D. Davies, D. Riniker. Leeds, 2011.

Reese H. Ein Meisterwerk im Zwielicht: Ivan Bunins narrative Kurzprosaverknüpfung Temnye allei zwischen Akzeptanz und Ablehnung – eine Genrestudie. München, 2003.

Конспект урока литературного чтения “Какие они – настоящие изыскатели?” (С. Голицын «Сорок изыскателей», глава 4)

2.Актуализация знаний.

7 мин.

Проверка домашнего задания. -Ребята, дома вы читали 4 главу. Давайте проверим ваше чтение. Читать будем по абзацам, чтобы все успели почитать. Начинаем с первого ряда. Работа с текстом во время чтения с попутными комментариями. – Какие же секреты походной жизни вы обнаружили? – А как вы думаете, откуда у наших героев такие познания?

Дети читают 4 главу. – Располагаться нужно только возле источника воды. Для костра необходимы сухие ветки. Чтобы приготовить еду, нужно забить две рогатки и подвесить вёдра на перекинутой палке. Кашу можно варить аргентинским способом. Чайную заварку можно приготовить из ежевичных и малиновых листьев. Червей лучше запасти ещё дома… – Вычитывают в книгах, как Витя Большой, общаются со взрослыми, смотрят передачи и т.д.)

Личностные: готовность и способность обучающихся к саморазвити. Познавательные:  поиск и выделение необходимой информации из различных источников в разных формах; обработка информации. Коммуникативные: формулировать собственное мнение и позицию, задавать вопросы.

3.Развитие умений

15 мин.

Работа над содержанием прочитанных глав. -Вспомним, как все начиналось. Так кто же такой изыскатель? Какими качествами он должен обладать? -Проведем небольшую игру «Узнай героя». Я буду называть некоторые детали портрета героя или черты его характера, а вы назовете его имя. Игра «Узнай героя» а) У неё голубые глаза, крошечный, чуть вздёрнутый носик, учится на четвёрки, любит покушать. Когда сидит за уроками, от усердия высовывает язык. Она одна была одета не по-походному. Она общительна и весела. Умеет хранить секреты и хочет стать настоящим изыскателем. Напрасно кое-кто записывал её в тюфяки. б) Этот любопытный высокий мальчик воодушевил ребят на поиски портрета, он серьёзный и важный, любит читать, его каша по-аргентински наверняка была бы вкусной, но девчонки всему помехой, потому-то он их недолюбливает. в) Её сравнивают с гордой красавицей. Она хрупкая, с огромными задумчивыми глазами и большим белым капроновым бантом на затылке. г) Это юркий, с облупившимся носом, костлявый, самый маленький турист. Он очень любит задавать невероятные вопросы, но, к счастью, не требует на них ответа. Ему разрешили понести настоящий геологический рюкзак, но даже это не мешало ему мчаться за бабочкой или лезть в болото. д) Об этих парнях нельзя говорить отдельно, они самые ловкие, самые быстроногие, черноволосые и черноглазые. Они легко могут разжечь костёр и покажут себя настоящими рыцарями. А что до ссоры – то это ненадолго. -Молодцы! Всех героев назвали. -Как вы думаете, для чего С.Голицын написал свою повесть: Только ли она для детей? Какие главные мысли вы можете выделить? Рассказ учителя о С. Голицыне. – Что же мы знаем о писателе Сергее Михайловиче Голицыне? Сережа Голицын вырос в атмосфере любви и уважения к литературному слову, сам с ранних лет стал пробовать перо и, наконец, окончил Высшие литературные курсы. Впереди его ожидало литературное будущее. Вот его фотография, сделанная близ села Любец на берегу Клязьмы.( Учитель показывает его фото на слайде).

– Изыскатели – те, кто всё время то-то изобретает, что-то придумывает или мечтает разыскать новое, неизвестное, таинственное. а)Соня. б)Витя Большой в) Галя г)Перец д) Женя и Гена – близнецы. -Каждый должен стараться постараться стать изыскателем. Взрослые должны дружить с детьми, доверять им, уважать. Люди должны помогать друг другу. Призывает детей сохранять прекрасное, учит жизни, самостоятельности.

Познавательные: контролировать и оценивать процесс и результат деятельности;  осуществлять смысловое чтение; поиск и выделение необходимой информации из различных источников в разных формах ; обработка информации; применение и представление информации; построение рассуждения, обобщение. Коммуникативные: ставить вопросы, обращаться за помощью, формулировать свои затруднения; проявлять активность во взаимодействии для решения коммуникативных и  познавательных задач; формулировать собственное мнение и позицию, задавать вопросы; строить понятные для партнера высказывания; адекватно оценивать собственное поведение и поведение окружающих. Регулятивные: планирование, прогнозирование. Личностные: нравственно-этическое оценивание усваиваемого содержания.

4.Итог урока

10 мин.

-Ребята, давайте вспомним, зачем же наши герои отправились в путешествие? -Мы с вами так и не узнали, нашли ли наши изыскатели портрет красавицы или нет .Вы можете предположить, чем закончится повесть? Сейчас я вам зачитаю небольшой отрывок, в котором есть ответ на этот вопрос. -Мы с вами поняли, что портрет найден. Но как это удалось нашим изыскателям? Предлагаю вам найти книгу и прочитать ее .

-Сосед Иван Иванович дал героям поручение найти портрет красавицы. В правом нижнем углу портрета была надпись: «Я не могу даже подписаться». -Изыскатели нашли портрет.

Регулятивные: оценивать учебные действия в соответствии с поставленной задачей.

6.Домашняя работа

2 мин.

Я нарисовала портрет одного из героев. Кто это? Догадайтесь, каким будет ваше домашнее задание? Нарисуйте портрет понравившегося вам героя повести. На следующем уроке мы с вами вместе будем угадывать, кто кого изобразил. Подготовиться к викторине( будет проходить через урок).

-Тюфячка Соня. Дети записывают домашнее задание.

Познавательные :осуществлять поиск необходимой информации для выполнения учебных заданий. Регулятивные :принимать и сохранять учебную задачу, планировать свои действия в соответствии с поставленной задачей.

Рецензия на фильм Гуляй, Вася! от Сергей Ю. 19.03.2017

Юмор – субстанция, крайне чувствительная к веяниям времени. О том, что одна эпоха сменяет другую, можно судить по характеру шуток, гэгов, анекдотов, скетчей, приколов. Комедия молодого режиссера Романа Каримова «Гуляй, Вася!» вполне может стать символом такой смены вех. Давным-давно вышла из моды архаика «Веселых ребят», канула в Лету «Волга-Волга», скрылась в тумане «Кавказская пленница», ушли лесом «Особенности национальной охоты». Кто будет смотреть «День радио», когда прогрессивное человечество живет в инстаграме? Так что, если вы еще не перешли рубикон тридцатипятилетия, привыкли к щебетанию в режиме 140 символов в одном сообщении, каждую вторую фразу начинаете с «одним-словом-ну-короче-в-общем-типа-эт-самое» – «Гуляй, Вася!» ваш фильм. Остальным придется привыкать. Лет через пять-десять других комедий вообще снимать не будут. Еще молодой, но уже вполне успешный обитатель столицы Митя (Ефим Петрунин) попадает в неудобное положение. В результате стечения обстоятельств он теперь обязан через две недели жениться на своей подруге Алисе. Ее папенька, состоятельный бизнесмен, намерен устроить судьбу дочери до того, как он отправится в зарубежный вояж. Митя, вообще-то, не против. Но вот беда, российское законодательство прохладно относится к многоженству, а у Мити в анамнезе застарелый брак с Василисой (Васей, в исполнении Любови Аксеновой), которая обладает на редкость стервозным характером и обитает на исторической родине незадачливого жениха, где-то в не очень глухой провинции, в верхних слоях Замкадья. Митя возвращается к родным пенатам, пытается уговорить Васю дать ему вольную. Та обозначает требования по исполнению матримониального УДО: Митя должен предъявить свою невесту и предоставить ей жениха, например, старинного Митиного приятеля Пашу (Борис Дергачев). Дмитрий-царевич исполняет пожелания Василисы Преглупой. В качестве невесты предъявлена барвумен ближайшего питейного заведения Настя (Софья Райзман). У той, правда, уже имеется сожитель: накачанный гопник Макс (Роман Курцын). Когда-то он подвизался на ниве превращения обитателей КПЗ в ударников правоохранительного труда, а теперь окучивает ниву аграрную, курирует приусадебное хозяйство, используя в качестве дармовой рабочей силы все ту же Настю. Митя при помощи денег превращает эту проблему в расходы: Макс соглашается играть роль брата своей сожительницы. Добыть Пашу тоже оказалось не просто. Этот милый толстячок попал под каблук своей жены Киры, агрессивной хипстерши-веганки. Впрочем, Митя разводит фурию обычным пацанским «на слабо», та гордо удаляется в театр, позволяя своему тюфячку отправиться на мальчишник, который Митя устраивает в деревенском доме Макса. Туда приезжает Вася, Митя, Паша и Гарик (хитровато-жуликоватый ловчила, еще один друг детства главного героя). Происходят типичные для пьяных комедий события: нелепые соблазнения, драки, песни, слезы, вопли. В финале каждый получает свое: выстраданное, заветное. В кадре даже появляется своеобразная золотая рыбка, муляж зеркального карпа, который воспитывает гулящую Васю голосом верной Насти. Каримов предъявил публике добротно изготовленный кинопродукт: сюжет сбит плотно, актеры, каждый со своей репризой, сменяют друг друга на кино-подмостках в завидном темпе. С технической точки зрения к фильму нет ни малейших претензий, молодой режиссер зарекомендовал себя по-настоящему зрелым мастером. Вот только форму хорошо бы наполнить достойным ее содержанием. С этим у Каримова сложнее. Говорить о качестве юмора – задача неблагодарная, кому-то, как говорят немцы, нравится свиной хрящик, а кому и кровяная колбаса. «Что ты сделал с бабушкиной квартирой? – Это лофт». Кто-то покатывается со смеху, а кто-то кривится: «Павлины, говоришь?» «Умею бить больно, но без следов» – как сказал! А кому-то слышится голос Папанова: «Буду бить аккуратно, но сильно». «Она меня на сеновал тащит. – Здесь нет сеновала. – А туалет есть?» Голос из деревенского сортира: «Как здесь смывать?» Может, до меня плохо доходит, но подавляющая часть шуток из «Гуляй, Вася!» просто никакая. Того, кто заявляет о юмористическом фейерверке на просмотре этого фильма, надо в принудительном порядке заставить посмотреть пару-тройку классических комедий. Если не поможет – ну что же вы, Семен Семеныч! Еще одна проблема для человека, не входящего в целевую аудиторию фильма: чудовищное косноязычие всех без исключения персонажей. Бедолаги буквально корчатся, пытаясь выразить простейшие мысли, обозначить обуревающие их не самые сложные эмоции. Они постоянно запинаются, просто акустический твиттер какой-то: 140 знаков, щелк, пауза, еще 140 – снова заикаемся. Да, но ведь так они в жизни и говорят, все взаправду, только без мата. Соглашусь: большая часть современного человечества действительно изъясняется на таком воляпюке. Большая – но не вся. Даже среди двадцатилетних еще встречаются уникумы, способные блистать цицероновыми элоквенциями. Единственный персонаж в фильме, для которого такая манера вербальной коммуникации выглядит достаточно органичной – это Макс. Быдло-гоп, разгуливающий в майке-алкоголичке, именно так и должен изъясняться на языке Пушкина и Толстого. Типичные гнусавые интонации тоже используются актером по назначению. Почему все остальные персонажи обмениваются репликами «Ну, и чо?» – сказать трудно. Может быть, авторам фильма вообще неведомо, что людям свойственно использовать разную манеру речи. Если кому-то придет в голову сравнить «Гуляй, Вася!» с классической «Операцией «Ы», то посоветую такому критику обратить внимание на то, что студент, герой Александра Демьяненко, разговаривает совсем не так, как его антагонист алкоголик и дебошир в исполнении Алексея Смирнова. А как владеет казенным канцеляритом прораб Михаила Пуговкина! Три героя – три речевые характеристики. Хотя, возможно, это тонкий намек Каримова на то, что в эпоху глобализации происходит стирание граней между городом и деревней, столицей и провинцией, хипстерами и гопниками, аграриями и лайф-коучами, мелкими наркоторговцами и крупными специалистами по бенчмаркингу, сельскими сплетницами и городскими инстаблогерами. Скоро со всеми нами произойдет операция «Гы», мы перестанем говорить по-человечески. Кстати, Митя и Макс вступают в знаковую дискуссию по сходному поводу. У гопника-агрария внезапно прорезается красноречие, и он обрушивает на соперника гневную инвективу по поводу стирания различий между бедными и богатыми, между столицей и провинцией. Ты носишь рубашку за 300 долларов, а я за ту же сумму в рублях. Но мы оба одеты. У тебя тачка гораздо круче битой «восьмерки», но ограничение скорости в 90 км в час обязаны соблюдать все. Авторы картины то ли сознательно, то ли без злого умысла стирают грань между своими героями. Вроде бы делаются попытки в стиле 90-х приколоться над селом неасфальтированным, но это получается у Каримова слабо. Единственная удача на этом направлении – прикол про кусачих мини-пигов. А так провинциалка Настя работает в типичном баре, которых хватает в столицах, Кира отправляется в театр на авангардного режиссера, дающего пяток представлений в год. Каримову есть еще над чем поработать. Он человек, безусловно, талантливый, так что надежда пока не умерла. А фильм ему удалось завершить на высокой ноте. Каримов сделал то, что не часто удается и более опытным мастерам. Он вырулил грубоватый фарс и провел его извилистым фарватером лирической комедии. Как говорят ведущие дурковатых переводных документалок: «Это просто невероятно!» Софья Райзман и Ефим Петрунин сыграли в финале по-настоящему сильную сцену. За это можно простить команде Каримова все, о чем было написано выше. Да, косноязычные, да, жертвы ЕГЭ-образования, да, мушки, бьющиеся в тенетах соцсетей! Но они, оказывается, живые, они могут чувствовать, они способны любить. Значит, не все так безнадежно. А поклонники более изысканного юмора всегда могут предаться ностальгии при помощи телеканала «Культура».

Глава семнадцатая. Побеждённые [= Лебединая песнь]

Глава семнадцатая

Горе этой собаки по силе равнялось человеческому. Стоя уже несколько поодаль от Аси, она кроткими темными глазами и глубокой обидой и скорбью смотрела исподлобья на свою хозяйку, поджав хвост.

На Асе она сконцентрировала всю полноту привязанности; в тесной замкнутости ее сознания, в вынужденном безмолвии — глаза, голос и руки хозяйки были постоянным источником радости. Ладу и ночью и днем грызла тревога, как бы ей не оказаться оторванной от Аси, привязанность к которой уходила корнями самым первым щенячьим воспоминаниям, когда крошечным шерстяным комочком она сосала палец Аси, обмотанный тряпкой, пропитанной молоком, и отогревалась в ее постели. Может быть, она считала Асю своею матерью — так или иначе, без Аси не было ни счастья, ни покоя собачьему сердцу! Вот ее хозяйка вышла… Лада не знает — куда… Если хозяйка берет с собой сеточку или корзину, значит, она скоро вернется и принесет с собой вкусные вещи, разбирая которые непременно что-нибудь сунет ей; но в этот раз она ушла без сеточки и без корзины — вернется ли, Бог весть! Лада встала с тюфячка и идет в переднюю, чтобы лечь у двери; и постоянно случалось, что она начинала радостно визжать и царапать дверь за пять-десять минут до того, как Ася входила в подъезд, и для всех оставалось загадкой, что могло послужить для собаки сигналом приближения. По утрам Лада подходила здороваться и лизнуть руку. Если Ася оказывалась еще в постели, то часто, нарочно лежа неподвижно, она подглядывала сквозь опущенные ресницы и видела совсем близко, около своего лица, собачью морду, которая пристально всматривалась в ее лицо; не обнаружив пробуждения, собака осторожно отходила, стараясь не стучать когтями.

Вечер. В квартире уже почти все легли, а молодая хозяйка задержалась со стиркой детского белья; беспокойство прогоняет у собаки сон, и всякий раз, заканчивая около двенадцати работу в кухне или в ванной, Ася видела собачью морду, которая тревожно-заботливо заглядывала к ней. Быть отделенной от хозяйки запертой дверью было всегда невыносимо для Лады — перед такой дверью она начинала подвывать совершенно особым образом, выделывая рулады на высоких нотах; Ася, смеясь, называла это «колоратурой», и Лада уже знала это слово. Если Ася запиралась в ванной, ее всегда выдавало присутствие у двери собаки. Способность к пониманию разговоров была у Лады необъяснимо развита. Несколько раз все становились в тупик перед тонкостью ее реакций. Иногда она понимала самые длинные, запутанные фразы; так, однажды мадам сказала: «Возмутительно, что собака не выпила молока — теперь оно скиснет». Лада посмотрела на мадам долгим пытливым взглядом, поднялась и, подойдя к своей мисочке, вылакала молоко. Если вечером Ася говорила: «Возьми меня завтра с собой на лыжах, Олег», Лада садилась утром около Асиных лыж, и ее нельзя было заставить отойти. В семье даже вошло в обычай прибегать к французскому в тех случаях, когда нежелательно было волновать собаку. Один раз в жизни Лада попалась на воровстве; она съела восемь котлет, оставленных в тарелке на столе. Операция была проведена мастерски: собака влезла на стул и уничтожила содержимое тарелки, не сдвинув ее с места. Мадам, подойдя к столу, с изумлением смотрела на опустевшую тарелку, и тут глаза ее встретились с глазами Лады — собака сама выдала себя: охваченная, очевидно, угрызениями совести, она бросилась к ногам мадам и, взяв в зубы подол ее платья, сидя на хвосте, засеменила передними лапами, что у нее всегда служило выражением извинения. Никто не ударил Ладу, тем не менее она сумела сделать соответствующие выводы: больше она не крала, хоть бы мясо лежало под самым ее носом. Точно так же извинялась она, если ее щенята, расползаясь по комнатам, устраивали лужи на паркете — не менее серьезное нарушение собачьей морали! Лада понимала человеческие слезы: как только она видела Асю или Лелю плачущими, она ставила лапы им на колени и тянулась мордой к человеческому лицу.

В последнее время в жизнь Лады вошло много тревог: люди, окружающие ее хозяйку, стали исчезать один за другим; семья таяла… Это было тяжело, но пока Ася оставалась с ней, собака не теряла присутствия духа; она только еще настойчивей ходила по пятам за Асей и все с большей тревогой проводила часы ожидания.

На вокзале, при посадке на поезд, Лада тотчас угадала, что ее могут не пропустить; она сжалась в комочек, прижала уши и крадучись в одну минуту проскочила под лавку; она не подавала ни одного признака жизни, и все-таки ее обнаружили и теперь гонят эти люди с грубыми голосами; они вытащили ее за ошейник из-под лавки, выбросили ее из теплушки на рельсы и швырнули ей вслед камнем. Ее хозяйка в отчаянии хватает их за руки и плачет — ничто не помогает! Поезд уже пыхтит, сейчас он тронется, а страшные люди не пускают ее подойти к вагону и грозят палкой. Хозяйка стоит теперь на самом краю теплушки, держась руками за раздвинутые двери, и полными слез глазами смотрит на нее… Взгляды собаки и человека встречаются, и безошибочное понимание делает слова ненужными!..

«Не вини меня, что я тебя бросаю! Мне запрещают — ты видишь сама! Я все так же тебя люблю и жалею; я знаю — ты без меня пропадешь, моя бедная, дорогая, хорошая! Больше мы с тобой не увидимся!»

«Я твоя верная Лада! Спасибо тебе за твою великую человеческую любовь. Спасибо за моих непородистых щенят, которых ты пожалела и выкормила. Без тебя для меня нет жизни. Прощай. Да будешь ты сохранена!»

Поезд двинулся. Асю пытались урезонивать:

— Ну, что вы! Что вы! Как можно так расстраиваться из-за собаки! Вы уже потеряли мужа и родителей и можете так плакать о животном!

— Эта собака любит меня, как человек. Она разлуку не перенесет. Добывать себе еду она не умеет! — в отчаянии повторяла Ася.

Поезд прибавил ходу. Маленькая станция и собака на пустом перроне остались позади…

Этот лагерь играл роль распределительного пересыльного пункта. После высадки на маленькой глухой станции туда погнали лавиной весь этап, включая и тех, кто следовал на поселение, а не на лагерные работы. Постройки были все деревянные — и длинные бараки, и настилы вместо земли, и высокие заборы с башнями по углам, и дощатые уборные… ни одного деревца или кустика; помимо бараков и уродливо торчащих уборных — амбулатория и кухня; и никаких других строений. Выдавали суп и хлеб, за которыми каждый сам должен был являться со своей миской; на маленьких кирпичных печурках, выстроенных на воздухе, разрешалось кипятить воду, печь картошку и варить кашу тем, кто имел некоторый запас провизии. Всюду царила грязь; сыпали вонючий дуст, и тем не менее темные бараки кишели вшами.

Ася целыми днями неподвижно сидела в отведенном ей уголке на нарах, закутавшись в ватник и плед, с поджатыми ногами, и качала Сонечку. Всякий раз, когда надо было встать и куда-либо идти, ей приходилось делать над собой очень большое усилие; пересечь барак и дойти по деревянному настилу до ближайшей печурки представлялось ей огромной трудностью, требующей затраты энергии, которой у нее не было. Притом она уверила себя, что только пока она баюкает и обнимает ребенка, смерть не властна подойти к нему, и это суеверное, насильно навязывающееся чувство ее преследовало. Ей было страшно выпустить из рук Сонечку, страшно даже молиться за нее — как бы не вышло наоборот!

Иногда со дна ее души вырастал, как вздох, молитвенный призыв: «Пожалей! Спаси!» — поднимался и угасал. Состояние скованной неподвижности в углу на нарах с прижатым к груди ребенком было сейчас наименее мучительно, и она при первой возможности погружалась в эту скованность.

Славчик, напротив, все время находился в движении и вертелся, как волчок, заглядывая во все закоулки барака; появление его везде встречало самое ласковое приветствие.

— Славочка, поди ко мне, милый! Посмотри, что у меня есть, — подзывала ребенка худенькая женщина в пенсне — научная работница, притянутая к делу киевских академиков.

— А, вчерашний малыш! Ну, садись, садись, потолкуем, — приветствовал мальчика около печурки семидесятилетний улан Ее Величества — экс-красавец, военной выправкой несколько напоминавший Олега.

Асе постоянно случалось спрашивать у соседей:

— Вы не знаете, куда опять убежал мой малыш!

— Кажется, старик-волжанин его забрал, — отвечали ей.

— Нет, нет, он у меня — пряничек ест, — откликалась из своего угла бывшая генеральша Панова.

Молоко или кисель для Сонечки занимали умы всех женщин барака. Все банки со сгущенным или сухим молоком были предоставлены в распоряжение Аси; постоянно кто-то из дам совал деньги дежурному стрелку (как называли в лагере конвойных) с просьбой раздобыть молока для ребенка. Не имея весов, трудно было сказать, достаточно ли прибавляет в весе маленькое существо, но крошечное личико белело и округлялось.

Ася была молчалива. Несмотря на заботу, окружавшую ее со всех сторон, разговаривать с людьми и тем более рассказывать о своей судьбе казалось мукой.

Почему-то часто вспоминалось детство, а жизнь с Олегом отступила куда-то в прошлое… Светлая солнечная детская белая кроватка, игрушки, заботливые лица, колыбельные песни, плюшевый мишка… Ей вспоминались утра в детской; просыпаясь рано и открывая глаза, она часто испытывала чувство блаженной и светлой легкости; тогда, в утренней тишине комнаты, ощущалась особенная прозрачность, на каждой вещи как будто лежал светлый покров, который в такие минуты был доступен ее восприятию — точно вдруг открывало зрение на невидимое! Может быть, эта святость шла от белых гиацинтов, которые всегда в те годы стояли на окнах детской. Как она любила это состояние — лежит, бывало, и боится двинуться, чтобы не спугнуть его, и хочется, чтобы подольше не приходили будить. Теперь это навсегда ушло. В последний раз большую восторженную радость она ощутила после рождения Славчика.

Она слышала раз, как улан в разговоре с Пановой назвал ее сломанным цветком.

Лагерь весь деревянный.

— Вовсе землицы нет. Грачику и тому пройтись негде будет — червячка клюнуть, — говаривал дядя Ваня — старый волжанин, который сидел за то, что назвал колхозный строй пагубным.

Лагерь весь деревянный… тоска! Однажды Асе пришли на память вопли одной из жен в сказке о Синей Бороде: «Погляди с высокой башни — не крутится ли пыль в поле, не скачут ли мои братцы мне на помощь!» — «Нет, никого нет в поле! Только стадо баранов идет…»

Так и им — нет избавления, нет помощи! В груди — словно стержень из застывших слез…

Если бы мама или мадам могли себе вообразить, что их Асю и ее детей будут заедать вши и она будет чесать себе спину о грязные стены тюремного барака!.. Говорят, детство вспоминает тот, кто умрет скоро!

Около печурок постоянно толклись люди, и там возникали слухи, достоверность которых никто не мог поверить. Так, скоро пронесся слух, что в лагере получены требования с ближайших строек: прислать на работу заключенных, имеющих те или иные ценные специальности, и особенно много будто бы требовалось инженеров, слесарей и врачей. Скоро после этого заключенных спрашивали, по какой специальности может работать каждый и каков его образовательный ценз. Ася слышала, как некоторые говорили, что высылка иногда хуже лагеря, который все-таки гарантирует похлебку, кусок хлеба, крышу над головой и товарищей, в то время как в ссылке человека просто выбрасывают за борт в самых неблагоприятных условиях. Лично она была другого мнения: в предстоящей ссылке теплилась надежда попасть в деревню, поближе к лесу, и тогда у детей будет молоко и воздух, а вокруг — зеленое царство; самая жестокая нужда казалась ей лучше лагерных бараков и труда под понуканье конвойных; их шаги, голоса и фигуры внушали ей ужас.

Через несколько дней большая партия заключенных — главным образом мужчин — была отправлена из лагеря на грузовиках; на следующий день еще одна уведена пешим строем. Говорили, что двигаются в направлении железнодорожной станции. Остались самые «никчемные», как шутя выражалась генеральша Панова, — не имеющие никаких ценных специальностей.

Через день или два на рассвете прозвучал клич:

— Собирайся на отправку, складывай вещи, не канителься!

В опустевших бараках зашевелились полубольные шаркающие старухи, взятые за происхождение или чиновных мужей и переговаривавшиеся между собой на безупречном французском языке.

— Торопитесь, бабки, торопитесь! Лагерь становится сейчас на дезинфекцию! Торопитесь, белогвардейские подстилки! — скалил зубы молодой конвойный, проходя между нар. — Упаковала, что ли, своих сосунков, красотка? Молока опять? Да я бы, может, и принес, но уж очень ты несговорчива — занятого человека битый час у ворот зря торчать заставила. Поклонись теперь Федьке — он подобрей меня.

Ася с пылающими щеками молча пеленала Сонечку.

— Не волнуйтесь, деточка! Чего и ждать от такого хама. Лучше не отвечайте вовсе, — шепнула Панова, натягивая рейтузы на Славчика. — Доедем и без молока — везут недалеко. Игнатий Николаевич сам слышал, как шофер говорил, что запасного бензина ему не потребуется.

Высадили часа через два в небольшом городке.

Когда партия стояла около грузовиков на дворе перед длинным зданием местного гепеу, один из начальников, с нашивками, в папахе, вышел из здания на крыльцо и провозгласил:

— Ага! «Соэ»! Сколько тут этих «соэ»?

Произвели поименную перекличку, сдали и приняли под расписку, — и грузовик с несколькими гепеушниками на нем запыхтел и повернул обратно.

— Товарищ начальник, разрешите задать вам один вопрос, — обратился тогда к человеку в папахе старый улан. — Что такое «соэ»?

Ответ был очень глубокомыслен и вразумителен:

— «Социально опасный элемент». Как же вы, гражданин, не знаете, что собой представляете?

— Никто не оповестил меня о перемене моего звания: в Соловках меня относили к «роэ», и это означало: «рота отрицательного элемента», — ответил улан.

— Молчать! — крикнул человек в папахе, уловив насмешку в звуке этого спокойного голоса.

Мужчин отделили и увели в здание, а женщин после повторной переклички объявили свободными — с обязательством являться на перерегистрацию два раза в месяц. Ворота открылись, и женская часть «соэ» оказалась посередине улицы под медленно падающими со свинцового неба снежинками.

Вещи великодушно разрешили оставить на пару суток в гепеу. Предполагалось, что за эти сутки ссыльные подыщут себе помещение.

— Mais que donc faire? Oh, mon Dieu![97] — пролепетала бывшая смолянка, уже седая, прозванная между ссыльными Государыней за то, что она каждые пять минут углублялась в воспоминания, неизменно начинавшиеся словами: «Когда покойная Государыня Императрица приезжала к нам в институт…» Речь свою Государыня постоянно пересыпала французскими фразами, и это, в соединении с валенками и деревенским платком, производило весьма странное впечатление.

— Ничего, ничего! Никогда не надо отчаиваться! Хуже, чем было, не будет, — бормотала в ответ оптимистка Панова, считавшая своей обязанностью поддерживать бодрость в маленьком отряде, как это делал когда-то ее муж в своем.

— Гражданочка, а гражданочка! — закудахтала в эту минуту крошечная старушка из местных жительниц, которая остановилась с двумя ведрами на коромысле против ворот гепеу, созерцая торжественный выход «соэ». — Ты, что ли, гражданочка, крестьян мутишь? Видать, из господ, а мне сын-партиец сказывал, что бывшие господа на саботаж, мол, сегодня подбивают и отравляют наши колодцы…

— Я, я, как же! Во всех бедствиях виновата я, — ответила Панова, с трудом волоча больные распухшие ноги. — Софья Олеговна, агу! Самое страшное уже позади, — и, подхватив под живот худую, как скелет, кошку, перебежавшую ей дорогу, немедленно присоединила ее к «соэ».

Все пространство вокруг наполнилось медленно падающим снежным пухом.

Пиши — не забывай!

Произведения Виктора Некрасова

Пиши — не забывай!

Рассказ

«Новое Русское Слово», 20 февраля 1987 г.

Авторское чтение

Высшая награда художнику — это когда его произведение вызывает у другого желание тут же, немедленно схватиться за кисть. Или перо. Или за карандаш, как у меня, например.
Эта сентенция, вернее, мысль родилась у меня сразу после того, как я прочел маленький рассказик Булата Окуджавы «Девушка моей мечты». Очаровательный, прелестный. Рассказ о том, как Булат впервые встретился со своей мамой, вернувшейся из ссылки. И как ему было трудно. И ей тоже. Что-то не пересекалось, мешало. Чтоб как-то раскачать, развеселить, он повел ее в кино на фильм «Девушка моей мечты» с Марикой Рокк. Все мы ошалели тогда от этого фильма, его легкости, самой красавицы. Ходили по нескольку раз. Упивались. А мать вот с половины картины захотела уйти. Мимо, мимо…
Короче — вся эта печальная и трогательная история — и так хорошо, просто написанная — меня по-настоящему разволновала и мне тут же захотелось рассказать о своей маме, о первой нашей встрече во время войны. И вообще.
Мы с мамой дружили. Любили друг друга и дружили… Есть мамы, которые на своих детей кричат, поучают их, воспитывают, не пускают в кино, пока не сделаешь уроки. Моя мать была другой. Она ни разу за всю жизнь не повысила на меня голоса. Всегда считала, что я прав. А насчет уроков только удивлялась, почему я их не готовлю с субботы, как она делала в детстве, чтоб в воскресенье чувствовать себя свободным. Только удивлялась, не больше. А вообще, все поступки мои одобряла. Захотел Викочка стать архитектором — очень хорошо. Увлекся потом театром — тоже хорошо. Он знает, где ему лучше. И так любит своего Ивана Платоновича. И тот его. Знакомые, естественно, осуждали — поменять профессию архитектора на какого-то актеришку — бред. Нет, слово «бред» не было тогда еще в обиходе. Говорили — мальчишеская блажь, которую надо в корне пресечь, А мама не пресекала. Поливала теплой водичкой. Главное, не насиловать ребенка. А ребенок уже брился, курил и если не очень злоупотреблял спиртным, то и не презирал его. Короче — жили мы душа в душу. Она бегала по своим больным, «шаговым» врачом для посещений, я учился, потом лицедействовал.
Война застала меня в Ростове-на-Дону, в театре Красной Армии. Играл так называемые роли «без ниточки», то есть самые маленькие, текст которых укладывался на одной страничке. Но не унывал, во что-то верил. В апреле сорок первого приехал. на несколько дней в Киев — менять паспорт. Встречался с друзьями, ходил за пайком, стоял в очереди за маслом. Был одним из «мордачей» — так назывались ребята, стоявшие в оцеплении у входа в магазин. Через каждые десять «очередных» пропускали одного такого «мордача» вовнутрь.
Дни стояли солнечные, ясные, веселые, хотя везде шла война. По вечерам слушали сводки. Немцы всех покоряли, где-то топили несметное количество брутто-тонн. Слово «фашизм» из лексикона исчезло. Успехам этим мы, разумеется, не радовались, для нас они все-таки оставались фашистами и все же это было далеко, не у нас. Очевидно, Сталин, что там ни говори, сделал правильно, подписав с ними пакт о дружбе. Сталина мы не любили, но считали его умницей и хитрецом. Всех обхитрил…
Четвертого апреля — я навсегда запомнил эту дату — я возвращался в Ростов. В кармане новый паспорт, вперед репетиции каких-то «Ключей Берлина».
Не знаю почему, но добирался я до вокзала извозчиком. Стоянка их была в двух шагах от нашего дома, на углу Красноармейской и Леонида Пятакова. (Когда-то Жандармская, потом Марино-Благовещенская, при советской власти стала Пятакова, а когда он загремел, появились на углах новые дощечки, с Леонидом Пятаковым, его братом, ни в чем не замешанным. Потом и он в чем-то провинился и улицу окрестили Саксаганским.)
С мамой мы попрощались ешё утречком — она бодренько побежала «шагать» — последними же, кого я на прощанье обнял» была сдержанная в проявлении чувств тегя Соня и бабушка. Она же и на балконе стояла и махала ручкой, когда мы с Петей Гасов-ским проезжали на своем извозчике мимо дома. Это последнее, что осталось у меня в памяти от мирного Киева. Наш шестиэтажный, когда-то очень барский дом, второй от угла, узенький балкончик на пятом этаже и на нем бабушка, старенькая и, конечно же, утирающая слезы. И у ног ее маленький тополек, чудом выросший из трещины в балконе. Больше бабушку я не видел. Она умерла за несколько месяцев до освобождения Киева.
До памятного всем нам июньского воскресного дня играли мы свои привычные пьесы про Киквидзе, героя гражданской войны, Суворова и эти самые ключи Берлина, которые без особых осложнений оказались у нас в кармане. Предполагалось, что и в будущем все будет так же просто.
С первых дней войны прибавились еще и выездные концерты по призывным пунктам, а потом и госпиталям. Делали это с увлечением — были патриотами и казалось, что все это кому-то в чем-то помогает, вдохновляет.
А немцы перли. Дошли до Киева. Старушки мои оставались в городе. И начались тут телефонные переговоры.
Должен сказать, что до войны говорить мне по телефону не приходилось. Телефоны были в учреждениях, да разве что у известных адвокатов или зубных врачей с частной практикой. У рядового киевлянина они не водились. Я, даже напрягшись, не мог припомнить, были ли тогда в Киеве телефоны-автоматы. По-моему, нет. И вот, обходились как-то, сейчас даже трудно представить.
Весь июль и август мы говорили по телефону. Чуть ли не каждый день. Это значит, что маме надо бегать на Центральный почтамт, на переговорную и там, естественно, стоять в очереди. «Вика! Мама!» К этому крику, разносившемуся по всем коридорам и лестницам нашего театра на Буденовском проспекте все уже привыкли. Я срывался с репетиции и вихрем мчался в директорский кабинет.
Голос у мамы был всегда бодрый. «У нас все в порядке. Работают театры, кино. В цирке новая программа «Киев был, есть н будет советским!». Играют лилипуты. Собираюсь пойти.» Не могу сказать, чтоб эти слова о лилипутах особенно успокаивали.
Весть о том, что с меня сняли «броню» и я иду в армию, мама встретила мужественно. «Ну и правильно, — сказала она. — Иди. Я рада за тебя. Только пиши!» Знаменитого материнского «береги себя» в ее речах не было — только «пиши».
Последнюю открытку от нее я получил в Белой Калитве, под Ростовом, где стоял наш запасной саперный батальон. Заканчивалась она все тем же — пиши! Вообще она больше всего в жизни любила письма. И получать, и писать. Война, казалась ей, не может служить особой помехой.
Там же, в Белой Калитве, я узнал и о падении Киева. Связь с домом прекратилась. Встретились мы только через два с половиной года — в конце ноября сорок третьего.
В промежутке между двумя этими событиями я дважды побывал в Сталинграде — сначала, когда он был в глубоком тылу и наш батальон стоял всю зиму в селе Пичуга на берегу Волги, а потом, когда превратился в передовую… Затем, летом сорок третьего года, мы оказались на Украине, я был ранен и в конце концов попал в Баку, в эвакогоспиталь № 5030.
Думаю, вспоминая сейчас те госпитальные дни и ночи, что это был самый беззаботный, безоблачный период моей жизни. Палата была офицерская, веселая. Ранения наши считались тяжелыми, ходили мы в разного рода гипсах, но это не мешало нам через окно в гимнастическом зале «пикировать» в город и вообще вести не самый благопристойный образ жизни. Сестрички и врачихи нас любили, а мы их. Денег было много, всякие там «полевые)» и тому подобное, и мы, само собой разумеется, тут же их транжирили. Приносились и подарки, в основном, в виде коньяка местного производства. После Сталинграда мы чувствовали себя героями. Окружающий медперсонал всячески поддерживал эту точку зрения и прозрачно намекал, что продлить cpoк лечения не представляет никакой трудности. Повоевали, можно и отдохнуть. И мы отдыхали вовсю. От бомбежек, телефонных звонков из штаба, приказов, передовой, чувства ответственности за то, что там происходит. Что еще надо?
Так длилось до шестого ноября. В этот день Левитан сообщил, что штурмом взят город Киев. Все кружки и стаканы моментально были наполнены. Сестрички и врачихи принимали деятельное участие, и спирт в лабораториях на какое-то время исчез.
На следующий день — не менее важное событие. Телеграмма из Киева. От Лени Серпилина, моего институтского друга, ныне журналиста, вступившего в город с передовыми частями. «Все живы здоровы поздравляю».
Вопрос был решен. Я подал заявление, созвана была комиссия, а еще через два или три дня я впихивал в сидор жалкие свои пожитки. Девочки раздобыли достаточно приличное обмундирование, планшетка была набита всякого рода справками, отношениями и аттестатами, и в один прекрасный вечер я оказался в поезде Баку — Дербент. Естественно, в весьма приподнятом настроении — прощальный «посошок» начался чуть ли не с утра.
Не помню уже, сколько времени добирался я до Киева. Бесконечные стояния на станциях или в поле, какие-то пересадки. На денек задержался в Харькове — неожиданно столкнулся нос к носу с Леней Серпилиным, тем самым, который послал телеграмму. Всю ночь не закрывали рта. Наш дом немцы сожгли, старушки мои перебрались чуть ниже на Горького, вот адрес. Алина Антоновна, бабушка, увы, не дожила. Город немцам уничтожить не удалось, нет только Крещатика. Но его, говорят, еще свои в первые месяцы оккупации взорвали. Но, в общем, наша берет.
Еще два или три дня, и я соскочил с попутной машины у Бессарабки, крытого рынка. Он цел. Направо руины Крещатика, налево Красноармейская. Не тронута. Пошел. Наша Кузнечная, ныне Горького, тоже цела. Каштаны не вырублены. Только дом нашего детства и соседний, 26-й, сожжены. Вокруг парадного подъезда надписи мелом. Среди них «Некрасовы. Горького 38, кв. 7»
Пересекаю Саксаганского. Спускаюсь. Сердце колотится. Пытаюсь восстановить в памяти, какой же это 38-й? Оказывается, обычный киевский из светлого кирпича четырехэтажный дом с балконами. Лестница грязная, воняет кошками.
Седьмая квартира — последняя, на четвертом этаже. Список жильцов. Кому сколько стучать. Некрасовым — три раза…
Стучу… Тишина. Опять стучу. Шаги. Тревожное «Кто?». Голос тети Сони. Говорю, что я. Лязг замков.
— Соня! — задыхаясь, говорю я.
— Здравствуй, — сухо говорит она, поворачивается и уходит.
— Где мама? — кричу я вдогонку.
— У себя… — и в конце коридора хлопает дверь.
Только значительно позже и то, через каких-то знакомых, узнал я, почему был так подчеркнуто холодно встречен.
— Вы только подумайте, — возмущалась тетя Соня этим самым знакомым, — племянничек-то мой, идя на встречу с родной матерью, которую не видел почти три года и которая пережила всю оккупацию, умудрился притащить с собой какую-то уличную девчонку. Что вы на это скажете?
А дело было в том, что я, действительно, как она выразилась, притащил с собой девчонку. Подобрали мы ее на какой-то станции на полпути от Харькова, продрогшую, замерзшую, в жалких лохмотьях. Ищет родителей. А они, вроде, в Киеве. Зовут Лена, лет четырнадцать-пятнадцать… Пожалели мы ее, втянули в свою теплушку, накормили. Вот и приволок я ее с собой. Может, и пригодится моим старушкам, будет воду таскать, полы мыть.
Во что все это вылилось, скажу позже, но сейчас я был полон радужных планов. И двинулись мы с бедной моей Леной по мрачному, заваленному какими-то корытами, велосипедами и поломанными кроватями коридору, тыкаясь в разные двери. И, наконец, открыв одну из них, я увидел маму.
Первое впечатление было, что посреди большой, пустой, полутемной комнаты над маленькой печуркой, именуемой «буржуйкой», склонилась старушка и что-то варит. Потом, как на проявляемом в ванночке негативе, начали появляться детали. Посредине не печурка, а стол, покрытый клеенкой. На нем коптилка. Печурка ближе к большой кафельной печи в углу, к которой протянуты трубы. Совсем как когда-то, в двадцатых годах, было у нас на прежней, сожженной немцами, квартире. Потом на пластинке проявился диван, так называемый «боженковский», над ним, Бог ты мой, Шильонскнй замок в золоченной раме. У противоположной стенки прадедушкин ломберный столик. В глубине комнаты балконная дверь… Но посредине всего этого мама. И вовсе не старушка, а мама.
Что я сказал, не помню. Вероятно: «Мама!» А что она? Вероятно, «Бамба!», «Бимба!» или «Малсик!» — так она всегда меня звала. И сразу же вздела на нос пенсне, то самое, золотое, на цепочке, которое я много лет спустя хотел поменять на точно такое же, чеховское, в его ауткинском доме в Ялте.
Мы обнялись. Нет, она не припала к моей солдатской груди, не щупала, не приговаривала «Целый! Живой! Сказала только: «Господи, как табачищем от тебя разит!». Я был счастлив, что именно этим, а не чем-то другим.
Потом стали расставляться тарелки. Лена была принята, как своя.
— Сейчас поедим, — весело приговаривала мама. — Супчик. Пшенный. И слава Богу, не подгорел.
Я тут же выволок свинотушенку — Леня снабдил меня кучей американских банок, мечтой тех дней. Принес из кухни — найти ее было не так-то легко — стакан холодной воды. «Мне в рот ничего не лезет без воды», — говорила всегда мама и принос холодной, и только из-под крана воды, был моим священным долгом. И я его выполнил. Мама умилилась — «Помнишь, помнишь, не забыл…»
Конечно, она постарела, похудела, поредели волосы, но глаза были те же, веселые. Одета в темно-зеленое, трикотажное платье, мое любимое, которое привезла когда-то из Швейцарии бабушка. Как ни странно, но в двадцатые и начале тридцатых годов бабушка дважды ездила (не без протекции — помог Луначарский) в Лозанну, к третьей своей дочери — Вере. И всегда, естественно, что-то привозила. Часы, которые прятала в шляпку, авторучки, мне какие-то горные чулки-гетры, которыми я щеголял всем на зависть, а Зине и Соне вот эти самые трикотажные платья. Поверх него была сейчас какая-то телогрейка — в комнате было прохладно. Но в маме не было ничего старушечьего. Вообще, в противоположность Соне, она была кокетлива. Забавно, но эти три сестры были на редкость, я бы сказал, даже диаметрально противоположны, если можно себе представить три конца диаметра.
Тетя Вера, которую я больше знал по рассказам, старым фотографиям и регулярно приходившим от нее письмам в прекрасных голубых конвертах с подкладкой, — была человеком светским, чопорным, с очень узким кругом избранных, определенного круга знакомых. Всю жизнь провела в Швейцарии, чуть ли не со дня окончания гимназии. Вышла замуж за русского эсера, ставшего позднее известным геологом и умерла все в той же Лозанне, где и провела свое детство. В России никогда не бывала, если не считать раннего детства.
Тетя Соня, напротив, вечный протестант и в душе революционер. Друзья ее в юности, в основном, социал-демократы. Сначала эмигранты, потом отдельные из них, как В. П. Ногин, от которого осталась сейчас только площадь, большевики и руководители государства. До последних дней сохранила в себе облик некоей народоволки — стриженая, решительная, не придающая значения своей внешности. Главное — быть идейным, любимое ее слово.
Мама же была безыдейной. Веселой, общительной, любящей общество, веселые компании. На старых фотографиях миниатюрная, изящная, с поразительно тонкой талией. Сохранился кавказский, серебряный пояс, в который ни одна из современных красавиц втиснуться не могла. Грешным делом, не сомневаюсь, что у нее было много романов. Подумывал даже, каюсь, не согрешила ли она с каким-нибудь французом, долго прожив во Франции. Этим в какой-то степени объяснял свою детскую тягу ко всему французскому. Только теперь понял, что зря и незаслуженно ее подозревал — французского во мне ничего нет. Ни капельки. В молодости носила прическу а-ля Клео де Мерод, знаменитой красавицы, любовницы бельгийского короля Леопольда: свернутые спиралькой косы, закрывающие уши. Говорят, при всей своей красоте, королевская пассия была лопоуха, мама же просто следовала моде. В мои годы волосы она уже стригла, и стриг всегда ее я, подбривая затылок бритвочкой. Пенсне носила всегда — их было много, в кожаных футлярчиках — золотые, черепаховые и такие, как у Молотова, без оправы, с защипками у носа. Был у нее и лорнет. Но пользовалась она им не так на балах, как во время химических тревог. Надо было надевать маску, пенсне, естественно, на ней не держалось и бегая по перрону и помогая «отравленным» — работала тогда на Киеве-Пассажирском — держала перед глазами лорнет. Зрелище уникальное, совершенно не понимаю, почему не сфотографировал ее тогда. Это было бы главным украшением моего фотоальбома, посвященного ей. Среди сотни фотографий, начиная с детских, швейцарских с альпенштоком в руках и множества Ялт, Коктебелей и зимних Малеевок, есть и одна снятая на Мамаевом кургане возле памятника воинам нашего полка. Последняя, когда она прикована уже была к постели, — лежит и читает любимого своего Писарева или не менее любимого Анатолия Франса.
Итак, если б хотелось определить каждую из трех сестер чем-то очень кратким, я бы сказал: тетя Вера — хорошие манеры, тетя Соня — идейность, мама — веселие. Даже когда я шел на партийное собрание, она напутствовала меня словами: «Веселись мапся».
В разгар лукуллова нашего пиршества явилась тетя Соня с коптилкой в руках. Предлогом были записки Башкирцевой, которые она куда-то сунула и не может найти.
— А у нас Вика» — весело сказала мама. — Видишь? Совсем не узнать в военной форме. И с усами.
— Вижу, — сухо сказала Соня и стала старательно искать книжку на полочке возле ломберного стола.
Мы продолжали, обжигаясь, наслаждаться супом — в сочетании с американскими дарами он казался божественным.
— Присоединялся к нам, — сказал я, чтоб наладить какое-то перемирие.
Нет, она не присоединилась. Сурово посмотрела на меня — она тоже похудела, но не очень изменилась, — и спросила:
— Надеюсь, ты не вступил в партию?
— Вступил, — признался я.
— Ни минуты не сомневалась, — вроде торжествующе произнесла она. — Ни минуты… — И обращаясь к маме: — Никогда не думала, что доживу до такого позора. Чтоб в нашей семье поступали в правительственную партию. И это твой сын…
Мама не знала, что ответить. Я тоже. Лена с испугом глядела на нас.
Здесь последует маленькое отступление. Отношения наши с тетей Соней, или просто Соней, как я ее называл, были всегда сложные. В отличие от мамы, она во мне осуждала, если не все, то почти все. Упивается какими-то идиотскими Жюль-Вернами и Буссенарами. Не читал «Братьев Карамазовых», Ницше даже в руки не брал, увлекся никому не нужным театром, ну и так далее. По отношению ко мне в ней мирно, а, может, и не мирно, уживались — влюбленность, восхищение, презрение и ненависть. Оказывается, бывает и такое. Впоследствии она дико возмущалась моими литературными увлечениями.
— Подумайте только, — гневно изливалась она тем же знакомым старушкам, — племянник-то мой возомнил себя писателем. Причем — как вам это нравится, — не может писать при коптилке. Купил лампу со стеклом. А знаете, сколько она сжигает керосину? И сколько она стоит? А ему наплевать. Целыми вечерами жжет до часу ночи. Пишет, видите ли, некое гениальное произведение.
Потом, попытались бы вы ей сказать что-нибудь критическое по поводу моих «Окопов», — горло бы перегрызла. Мне, правда, по поводу этой книги ни разу, ни полунамеком.
Одним словом, характер у нее был не из самых покладистых. Всегда чем-то возмущалась, кого-то осуждала, даже боготворимую ею бабушку, свою маму, доводила до слез. И с моей мамой, своей сестрой, вечно ссорилась. А с той, швейцарской, Верой — прекратила всякие отношения (а переписка с ней шла регулярно — некий нонсенс нашей системы) по причине того, что та не так как надо отреагировала на сообщение о том, что немцы сожгли нашу павловскую мебель, которую мама так любила. Она, видите ли, сказала, что на фоне таких человеческих жертв, любимый ампирный диванчик особых слез у нее не вызывает. Этого оказалось достаточно. Переписка кончилась.
Так и не присев и не попробовав нашего такого вкусного супа, — а наверное, хотелось, не могло не хотеться, пшенно-американский аромат его заполнил всю комнату — она ушла с найденной Марией Башкирцевой под мышкой в свою комнату — у них оказалась не одна, а все же две комнаты. На Лену даже не взглянула и вообще ни одного вопроса не задала. А ведь, опять же, всем всегда интересовалась, а я все же был, очевидно, первым советским воякой, с которым встретилась. Характер, характер…
Мама же, наоборот, общительная и приветливая расспрашивала Лену, пожалуй, больше, чем меня. И кто, и что, и где родители, и как их найти — «ты, Вика, помоги ей, пока ты здесь, обязательно…»
О фронтовых буднях, их тяжести, говорили мало. По сравнению с оккупационными они казались мне, если не легкими, то естественными. А оккупация… Мама работала в медпункте какого-то крохотного заводика на противоположном конце города, на Куреневке. Одна дорога пешком, трамваи не ходили, отнимала полтора, а то и два часа в одну только сторону. Зимой снег, пурга, гололедица. Мне страшно было все это представить. Зарабатывала гроши. Соня нигде не работала, часами стояла на базаре, пытаясь продать какие-то допотопные боа, перья, столовое серебро. Жили они на пятом этаже, воды не было, приходилось ходить с ведрами за два квартала, на Жилянскую, где во дворе был кран и возле него нескончаемая очередь. И опять же не меньше часа, а то и два на это уходило. А зимы были лютые. И бабушка все болела, прикована была к постели… На фоне этого моя сталинградская жизнь, с теплой землянкой и расторопным связным, казалась, если не раем, то чем-то вроде дома отдыха.
Весь вечер мы проговорили. Пили чай с привезенным мною от того же Леньки Серпнлина кусковым сахаром. Пили из прозрачных фарфоровых голубых чашечек, размешивая сахар недопроданными серебряными ложечками. Чай — от того же Лени.
Говорили о многом. Но меня больше всего интересовало, как им удалось перетащить все эти полуразвалившиеся раритеты с квартиры на квартиру. Оказывается, немцы, готовясь к поджогу дома, систематически, не торопясь, очищали квартиры одну за другой. Сегодня первый этаж, завтра второй, третий, четвертый и так далее. И только днем. В шесть грабеж кончался. В восемь утра опять начинался. И вот, за эти 12-14 часов надо было все, что им было под силу, перетащить. Квартира, в которой мы сейчас сидели и уютно пили чай, оказалась пустой — кто-то из друзей нашел ее, — и две отнюдь не молодых женщины три или четыре ночи напролет таскали на своем горбу пожитки. С пятого этажа вниз, а там еще на четвертый.
Что же им удалось перетащить? Разливая чай из черного от копоти, а когда-то сиявшего никелем чайника, я оглядывался по сторонам. Кроме Шильонского замка в золоченой раме, на другой стене висели три флорентийских акварели неведомого прадедушки с итальянской стороны, на ломберном столике старинные фотографии в инкрустированных рамочках, какие-то пепельницы, хрустальное пресс-папье, чернильные приборы, бронзовые подсвечники. Из полезного — простыни, белье, наволочки. Книги все погибли. На них не хватило сил. А их было много. И даже ценных — Гельвеций, Вольтер, Руссо в старинных кожаных переплетах. Полные собрания сочинений всех классиков тех еще времен, всяческие «Ляруссы», словари, медицинские книги. Но мама не так их жалела, как оплакивала мою не ахти какую коллекцию марок всяких Борнео, Лабуанов, ниасских треуголок в зеленом, французского еще происхождения альбоме. «И как могла я его забыть. Ведь отложила же, — приговаривала она. — Не сердись на меня, Викун, но в последнюю минуту…» Я не сердился и целовал ее в любимую мою бородавочку возле носа.
Потерю книг оплакивала особенно Соня. Она была библиотекарем, даже не библиотекарем, а библиографом, и книги для нее были всем. И они сгорели. Впрочем, как ни странно, она втайне надеялась, что немцы их не сожгли, а вывезли. Хоть и враги, но все-таки кому-то польза. Есть же среди них интеллигентные люди…
Вообще, из дальнейших разговоров, а они в конце концов все-таки не без скрипа, но происходили, я понял, что в войне этой больше всего ее поразило не наше упорство и героизм, а поведение немцев. Народ, который дал миру Гете, Шиллера, Вагнера, Бетховена, оказался во власти полуграмотного ничтожества. Гитлера она ненавидела люто главным образом, за некультурность — подумать только» жечь книги, устраивать костры, плясать вокруг них…
Я невольно вспомнил, как негодовала она, когда один из красноармейцев, стоявших у нас на постое в первые годы революции, Ляконцев, приволок откуда-то ворох книг, чтоб топить нашу буржуйку. Надо было на нее тогда посмотреть — Валькирия с горящими глазами! Бедный, растерянный Ляконцев — я, конечно же, был в него влюблен, настоящий солдат, пусть и красный, а я болел за «белых», но с винтовкой, штыком, махоркой, портянками в нашем доме! — пытался оправдываться: для вас же, мол, притащил, чтоб тепло было…
И вот сейчас, в культурной, с великими традициями Германии жгут книги… Все голове это не укладывалось. Она училась в Лейпциге, у нее было много друзей немцев, как же они могли допустить, чтоб какое-то ничтожество… И здесь она апеллировала даже ко мне: «Ваша, — она усиленно подчеркивала это ваша,— партия тоже сажает невинных, людей, расстреливает, уничтожает, морит голодом, но к книгам у нее все-таки какое-то уважение». Я не возражал, хотя оба мы прекрасно знали, а она особенно, сколько книг изъято из библиотек. Да, но костры, костры… Ведь это же варварство.
Бабий Яр был, конечно же, тоже одной из ее тем. И ее, и мамы. Они до сих пор не могли его забыть. Сколько друзей погибло там. Они обе, в один голос, упрашивали их не ходить, скрыться у нас — нет, пошли. И они обе казнили себя, что недостаточно были убедительны. Обе они в памятный день 29 сентября, когда «жидам города Киева» приказано было явиться на Лукьяновский базар с теплыми вещами и ценностями, сопровождали Лизу Александровну до самого кордона полицаев, дальше которых их не пустили. Уходя, слышали даже первые залпы, но даже и тогда не могло им прийти в голову, что это начало одной из самых страшных трагедий человечества.
Легли мы спать, когда на бронзовых часах с оленем и почтовым рожком, тоже спасенных от немецких варваров, пробило два. Я был уложен на диван, Лена на рваный тюфячок на полу.
Первый раз за два с половиной года я спал дома, спал на диване. Лежал, прислушивался к протяжным гудкам ночных паровозов. От них, олицетворения чего-то мирного, я тоже отвык. Занесенные снегом у подножия Мамаева кургана железнодорожные составы были безмолвны.
Утром провожал маму на работу. Ее сразу же восстановили на медпункте станции Киев-Второй-Товарный и знакомые мне еще по довоенному времени врачи поражались тому, как я возмужал.
— Нет-нет, — махала руками мама, — эти жалкие усики никуда не годятся. Только борода, как у Некрасова (подразумевался мой отец), а если усы, то обязательно с подусниками.
К сожалению, борода у меня росла плохо, что-то жиденькое, как у Хо Ши Мина, и эту затею пришлось сразу же отвергнуть.
Прожил я в Киеве дней семь или восемь. В комендатуре нам поставили соответствующий штамп, и с ворохом бумажек и справок я бегал по всяким инстанциям, добивался каких-то прав и льгот семье офицера действующей армии: продуктовые карточки особой категории, бронь на жилплощадь, право получать что-то вне очереди в полузакрытых распределителях, специальные талоны на дрова.
Это последнее особенно было важно — впереди зима и надо было получить их побольше, привезти, распилить, наколоть и разложить по всем углам комнаты.
Первое, что я сделал, расставшись с мамой, это побежал к нашему сгоревшему дому. В первый же день, вчера, проходя мимо него, я с удивлением обнаружил на нашем балконе не только тот самый, подросший за это время тополек, но и довольно большую вязанку дров. Совершенно непонятно, как она сохранилась в охваченном пламенем доме. Сейчас — непостижимо, — но она исчезла. Меня обскакали.
До сих пор для меня это остается загадкой — как? По уцелевшей лестнице — мраморные ступени и железные остатки перил сохранились, сгорела только деревянная, отполированная нашими животами часть их — я добрался до первого этажа. Кругом закоптелые стены, искореженные металлические балки. Даже Гарри Пиль и Фербенкс не могли бы по ним добраться до балкона. С моей плошадки и он, и знакомый мне вид на костел и дали Голосеевского леса хорошо были видны. Дров не было. Их унесли. Героя Советского Союза за такой поступок, не меньше.
Больше по этой лестнице я никогда не поднимался. Дом через какое-то время восстановили, выкрасили в идиотский бледно-желтый цвет, дубовую дверь с толстыми зеркальными стеклами в виде ромбов, заменили какой-то сосновой дрянью, просторные шестикомнатные барские квартиры превратили в набор клетушек — знакомиться со всем этим душа моя противилась. Пусть прошлое останется прошлым. Я и в старую школу свою никогда не ходил. Да и попади сейчас в Киев, прошел бы по своему Пассажу, поглядел бы на такие знакомые когда-то витрины, но в квартиру, в которой прожил более двадцати лет, не зашел бы. Не надо…
Самое поразительное в той, пронесшейся, как миг, как сон, киевской неделе было то, что все, что я делал, я делал с удовольствием. Меня ничего не раздражало. Ни очереди, ни руготня, ни грубость, ни полная неразбериха, ни хамские ответы «Вас много, а я одна», ни то, что бегать надо было из одного конца города в другой, потом обратно, трамваи не ходили, ни то, что от такой динамики я начисто отвык и к вечеру не чувствовал под собою ног. Плохо ли, хорошо ли было в Сталинграде, но там забот как таковых не было. Важно было выполнить задание, вовремя доложить начальству, которое никогда не разберется, насколько ты ему наврал и по мере возможности сохранить людей. Все остальное делалось само собой, вернее, руками Титкова — моего связного Валеги у меня тогда еще не было. Проблемы еды, питья всех родов, теплых рукавиц, удобных валенок, шерстяных носков, топлива не существовало. Здесь же все было проблемой. И я за кратчайший срок должен был их решить. И решал. Сбиваясь с ног, но решал.
Кроме того, надо было привести в порядок жилище. Лена вымыла полы и даже окна, что было не просто, на дворе стояла зима. (В скобках скажу, забегая вперед, что Сонино чутье ее не подвело. Прожив у моих до весны, Лена вдруг исчезла. А вместе с ней и какие-то фамильные брошки и цпочки. Мама никогда об этом не вспоминала, Соня — часто.) А я, когда оставался дома, что-то подклеивал, прибивал, приколачивал, таскал на четвертый этаж дрова, колол их на лестничной клетке, вызывая зависть, а значит, и гнев соседей. Для всего этого нужны были гвозди, шурупы, отвертки, молотки, столярный клей. Топор я просто спер у кого-то и больше всего боялся, что меня засекут и опозорят. Пронесло. Уезжая, я завещал его Жене Гридневой, единственной из моих друзей, перенесшей оккупацию.
Когда-то Женя была нашим кумиром, загадочной, как нам казалось, красавицей с челкой а-ля Лия де Питти. Принимала нас, возлежа на кушетке в некоем мистическом полумраке. Иногда приоткрывалась дверь и из рук никогда не появлявшейся матери брался поднос с кофейником, маленькими чашечками и блюдечком с печеньем. Более крепкое не было тогда в моде. Патефона тоже не было. Мы читали друг другу стихи. Я, в основном, слушал. Главным поэтом был Леня Серпилин.
Война и оккупация перевернули все вверх тормашками. Сережа Доманский, Женин муж и мой институтский друг, один из участников тех вечеров, ушел на фронт. Женя осталась со старушкой-матерью и маленькой Иркой. Лидия Васильевна была известнейшим киевским гинекологом и могла бы, делая аборты, жить даже при оккупации, мягко выражаясь, сносно. Но она была старого закала, принципиальный противник абортов и дико гневалась, когда ей совали курочку или десяток яиц — «Женя, проводи, пожалуйста, и немедленно!» При немцах работала в каком-то социально-трудовом отделе консультантом, получала гроши, от курочек отказывалась, к тому же в первые дни освобождения, выйдя на улицу, поскользнулась, упала, сломала шейку бедра и сейчас надолго прикована была к кровати. Тем не менее, принимала на дому, опять же консультантом при ВТЭКе. Отношение к курочкам не изменилось.
Все эти два с половиной тяжелых немецких года Женя была ангелом-хранителем моих старушек. Когда могла, носила им воду, стирала белье, таскала откуда-то картошку. Томно принимавшая нас на кушетке загадочная красавица оказалась на поверку верным, незаменимым другом. Никакой загадки.
Сейчас помогала мне. Приносила в судках горячий суп с клецками, пилила на пару со мной дрова, приволокла какие-то тюлевые занавески и сама их развесила — требуется, мол, уют, а не только заполнение желудков.
По вечерам мы с мамой заходили к ним. Они жили за углом, на Саксаганского, 32. Пили чай с сахаром — это был уже мой вклад, — и называлось это «Чаепитие в Мытищах».
Именно тогда я почувствовал особый уют и необходимость этих чаепитий. До войны семейный ритуал этот был мне абсолютно не нужен. Даже раздражал. Самовар, чашечки, ложечки, сахарницы, вазочки для варенья (не знаю, как и почему, но даже в самые тяжелые годы варилось вишневое и клубничное варенье, хранившееся в больших стеклянных банках в старом камине), все эти подставочки для ножей и вилок казались мне чем-то буржуазным, не соответствующим эпохе динамики, обтекаемых гоночных машин, Корбюзье и Пикассо, которых я тогда боготворил. И вообще, я рвался в кино, к ребятам, шляться по Крещатику, а не выслушивать Сонины замечания по поводу моих локтей на столе.
Сейчас, после всех драпов, Сталинградов и алюминиевых котелков, я наслаждался гридневскими блюдечками и ложечками с монограммами. И разговорами…
До войны мама и Лилия Васильевна, по-моему, даже и не встречались. Знали друг о друге — обе еще до Первой войны имели свои частные кабинеты — сейчас же очень сблизились. Но — что меня особенно поразило — меньше всего они говорили в те вечера об ужасах оккупации. Вспоминали своих учителей-профессоров, государственные экзамены в Харьковском императорском университете, концерты Шаляпина и Собинова. Действительность — тяжелая, страшная — старательно обходилась.
Мама вообще не любила говорить и вспоминать о плохом. Это была главная черта её характера. На что-то закрывать глаза. Не было его и все! Любила строить планы. И всегда радужные. Вот кончится война и поедем мы с тобой, Викун, в Париж. Лучший в мире город. Вы бывали там, Лидия Васильевна? Нет? Преступление! Вот и захватим вас с собой. Поддерживаешь меня, бамба? И начинались воспоминания о довоенном, том еще Париже, с Саррой Бернар, с шансонетками и какими-то загадочными, обаятельными бандитами-апашами. Лидия Васильевна помалкивала, Женя умильно-иронически улыбалась, Ирка слушала во все уши, а я, держа в отвыкших от всего этого, огрубевших руках чашечку и боясь пролить на скатерть, думал о том, что через неделю, даже меньше, все это кончится и опять — туда, сюда, выполняйте приказание…
Мне удалось вывести в Париж парочку из не менее сотни тетрадок, в которых тетя Соня вела свой дневник. С шестнадцатилетнего возраста до самой своей смерти в шестьдесят шестом. В этих тетрадях последние предвоенные, годы и годы оккупации. В них ни одного светлого пятнышка. Только из них, из этих клеенчатых общих тетрадей, а не из маминых рассказов, узнал я и понял, как им было тяжело при немцах. Голод, холод, утомительная, не приносящая ни радости, ни денег работа, больная, умирающая бабушка. И Вика неизвестно где…
Ни разу, ни при каких обстоятельствах не вспоминала мама эти дни. И во фронтовой жизни моей ее интересовали не атаки и бомбежки, а друзья и — удавалось ли тебе там что-нибудь читать кроме газет. Когда в моем доме появился и довольно долго жил Ванька Фищенко, бандитской внешности, чубатый, с перебитым носом, разведчик, она тут же и навсегда полюбила его. Нужно сказать, что и он тоже.
С радостью и даже уменьем помогал ей накрывать на стол, мыть посуду, вытирать пыль. И чем выгодно отличался от всех, ни разу не произнес при ней ни одного дурного слова. У меня иногда прорывалось и он тут же: «Капитан, забываетесь!..» Одна из любимейших фотокарточек в моем мамином альбоме — на перроне, у вагона, он куда-то уезжал, в дребезину пьяный, сидит возле мамы, по-турецки сложивши ноги, а она с любовной усмешкой на него поглядывает. А как-то, ко дню ее ангела, 24 октября, принес ей громадный букет чайных роз, какие и в Париже не всегда сыщешь. «Безумец, где вы достали?» — ахнула мама. А он вполне серьезно: «По секрету? Украл, Зинаида Николаевна. Молодость вспомнил…»
— Где? — «В гостинице “Интурист”!» «А там что, бывают?» — «Были на этот раз. По случаю ваших именин». Так и не узнал я, где на самом деле он их достал.
Во время одного из этих чаепитий рассказала мне мама фантастическую историю, касающуюся переписки, которой не могла помешать, по ее мнению, даже война.
История эта следующая. Попав перед самой отправкой на фронт в город Ворошиловград и проходя там мимо почты, я подумал вдруг — а что, если пошлю письмо тете Вере, в далекую Швейцарию? Дойдет, не дойдет — почему не попытаться. Стоит всего 14 копеек. Написал, наклеил марку и бросил в почтовый ящик.
И — хотите верьте, хотите нет — письмо дошло. Через всякие там Аляски и Канады. И тетя Вера его переслала в Киев, хоть и оккупированный, но, оказывается, не отрезанный от внешнего мира. И мама его получила. Отправлено было в мае 42-го, добралось до нee чуть ли не в октябре или ноябре. Что можно по поводу этого сказать? Да здравствует Всемирный почтовый союз!
Так, в дневной суете и вечерних идиллиях проходили дни. Наступили последние. Всех льгот я добился, оформил на маму аттестат, чуть ли не полквартиры завалил дровами, к трубам печурки, в месте их соединения, подвязал на проволочках, чтобы не капало что-то черное, пустые банки от свинотушенки и сгущенного молока. На фоне итальянских акварелей и часов с оленями они даже смотрелись, предавали своими улыбающимися на этикетках коровами нечто сюрреалистическое всему антуражу.
К слову, о «буржуйке». Лет через десять после окончания войны, когда мы с мамой перебрались на Крещатик — лауреатство помогло мне получить отдельную квартиру, — а тетя Соня не пожелала к нам присоединиться — чем-то опять я ей не угодил, — нам с мамой пришла в голову идея. Отремонтировать ее комнату… Так как принимать чужие идеи было не в характере Сони, пришлось уложить ее по поводу больных глаз в больницу, а в ее отсутствие все побелить и перекрасить. Заодно выкинуть и ненужный хлам. И тут я допустил страшную ошибку. Обнаружил под ее кроватью ту самую «буржуйку» и выбросил на помойку. Нужно было видеть гнев тети Сони, когда она вернулась из больницы. Кто позволил без ее разрешения делать ремонт? Я вовсе не просила! Мне и так было хорошо! В конце концов я хозяйка своей комнаты, я сама за нее плачу! Предел ее возмущение вызвало исчезновение «буржуйки». Она чуть не расплакалась.
— Какие вы безжалостные, бессердечные, черствые, неблагодарные, — всхлипывала она, человек, как мне казалось, такой стойкий и несгибаемый. — В самые тяжелые годы она нас спасала, мы ей обязаны всем, а вы, а вы…
Пришлось мне приволочь старую, насквозь проржавленную спасительницу обратно и запихнуть опять под кровать.
В этом была вся Соня. И сердиться на нее было невозможно.
Наступил последний день.
Проводив маму на работу, я сделал прощальный тур по Киеву. Из друзей я никого не нашел. Все были на фронте или в эвакуации. Крещатик лежал в руинах. Жалкие, вытоптанные в снегу тропинки вились среди обгорелых стен. Сохранилось всего лишь несколько домов, в начале и конце его. Взорвана была Лавра, знаменитый Успенский собор, сожжен университет. И два-три десятка домов. В основном же, город был цел. Запущенный, грязный, без света и воды, но все же Киев, любимый и по-своему прекрасный.
Я с ним прощался. Надолго ли? Как выяснилось, нет. Вернулся я с гипсом на правой руке через полгода, а навсегда распрощался только через тридцать лет. Когда буйно разрослись каштаны и липы, а Крещатик превратился в нечто пышное, безвкусное, с башенками, арочками и кафельными колонками.
Мама и Соня покоятся сейчас на тихом, тенистом Байковом кладбище. Там же и Лидия Васильевна, Женина мама. Пока была жива Ирка, Женина дочка, мы еще перезванивались. Два года тому назад она умерла. Маленькая моя Ирка, всегда требовавшая тишины, когда дядя Вика садился работать, — а я частенько что-то писал в их тихой комнате, устроившись в мягком, удобном кресле. Женя осталась с внуком. Сережа погиб на фронте. Связи никакой.
На весь двухмиллионный Киев осталось у меня два-три друга. Помню о них, скучаю и раз в год или полтора что-то о них узнаю. Все…
Никак не могу вспомнить каким видом транспорта отбыл я тогда из Киева, на попутной ли машине, поездом ли? Не помню. Через какое-то время оказался где-то под Никополем, но это уже другая тема.
Пришла Женя с Иркой. С Лидией Васильевной я попрощался еще утром. Мы что-то, помню, тогда даже выпили. Потом я со всеми расцеловался — даже с Соней, что было нелегко, — перекинул сидор за спину и пошел. Последними мамиными словами были — «Смотри, пиши. Не забывай».
О, это «пиши, не забывай!» Этими же словами кончалась и та открытка в Белую Калитву — она хранится у меня до сих пор. Выцветшую, сотни раз промокшую, носил я ее всю войну в боковом кармане гимнастерки. И донес до Парижа…
А от Сони ни одного письма. Она мне никогда не писала. Не достоин был. И не дожила до того дня, когда меня исключили из той самой, правительственной, партии. Вероятно, внутренне торжествовала бы. Впрочем, по дошедшим до меня от тех же старушек слухам, только одно в моей биографии она вроде бы одобрила. «Слава Богу, наш Вика не кается, не признает ошибок». В ее устах зто была высшая похвала. И, если память мне не изменяет, когда я ее на прощание поцеловал, она вроде чмокнула меня за ухо…
А потом?.. Потом… Соня так и осталась жить в той, без ее разрешения отремонтированной комнате, а я с мамой вместе прожил еще двадцать пять лет. Не всякому это дано. И это были не худшие годы, хотя под конец и несколько омраченные.
С тех пор прошло сорок лет. Точнее, сорок два. И вспоминая сейчас те дни, я думаю, что тот день, час и минута, когда я открыл дверь и увидел склонившуюся над печуркой фигурку в зеленом платье и рваной кацавейке поверх, — был самый счастливый день в моей жизни.
И спасибо Булатику — расшевелил он меня своим рассказиком, вернул меня в то далекое, теплое и, как выяснилось, незабываемое.

ВИКТОР НЕКРАСОВ
Бад-Мюнстерейфель

---

Виктор Некрасов «Мама»

Виктор Некрасов «Софье Мотовиловой – 100 лет»

Виктор Некрасов «Бесценный документ (О дневнике С. Н. Мотовиловой за 1938 г.)»

Могилы бабушки Алины Антоновны Мотовиловой (урожд. фон Эрн) (1857-1943), тети Софьи Николаевны Мотовиловой (1881-1966), мамы Зинаиды Николаевны Некрасовой (урожд. Мотовиловой) (1879-1970) на Байковом кладбище в Киеве, 13-й участок

Юрий Виленский «Три музы Виктора Некрасова»

Выбор подходящего наматрасника из пены с эффектом памяти – Sleepyhead

Знакомство с Toppers

Гель Топпер

В 2018 году Sleepyhead выпустила гель-топпер. Наш 100% гелевый наматрасник из пены с эффектом памяти регулирует температуру тела и обеспечивает большую поддержку для более комфортного сна.

купить сейчас

Медный топпер

Следующим шагом стал Copper Topper в 2019 году. Медь отлично защищает от вирусов и роста микробов. Другими словами, это наш ингредиент матраса, который предотвращает появление неприятных запахов и пятен.

купить сейчас

Супер Топпер

В 2020 году Sleepyhead представила Super Topper, наполненный гелем и медью, который сочетает в себе преимущества Gel Topper и Copper Topper.Потому что речь идет не только о том, чтобы лучше выспаться, но и о том, чтобы лучше выспаться.

купить сейчас

Сравните ботворезы

Выбор наматрасника из пены с эффектом памяти

Подходит ли вам наматрасник с гелевым или медным наполнителем?

Комфорт – ключ к хорошему ночному сну. Пенопласт предлагает столь необходимый уровень комфорта между вами и вашим стандартным и прочным матрасом для студенческого общежития.

В Sleepyhead мы делаем акцент на двух лучших вариантах: наматрасники с гелем и медь. Если вы не можете выбрать одно или другое, рассмотрите наш Super Topper. Мы объединили все преимущества в один топпер. Продолжайте читать, чтобы узнать больше об их преимуществах, сходствах и различиях.

Преимущества наматрасника, наполненного гелем

Гелевые наматрасники из пены с эффектом памяти удивительно мягкие и обеспечивают сбалансированную поддержку для всех типов сна. Спите ли вы на боку, на спине или на животе, этот наматрасник поможет вам снять давление, необходимое для того, чтобы проснуться отдохнувшим и без болей.Одним из наиболее значительных преимуществ гелевого топпера является его способность отводить тепло от вашего тела, создавая более прохладную поверхность для сна .

Преимущества наматрасника с добавлением меди

Есть так много причин влюбиться в топпер с добавлением меди. Они пропускают воздух, регулируют температуру и являются отличным средством защиты от клещей, постельных клопов и стойких запахов. Но это не все. Антибактериальные и антимикробные свойства медного топпера защищают от всевозможных нежелательных микробов, которые со временем накапливаются, включая вирусы, плесень и грибок.Для людей, страдающих астмой или страдающих аллергией, наматрасники с добавлением меди – отличный выбор.

В чем сходство наматрасников с гелевым и медным наполнителем?

Основное сходство этих двух невероятных ботинок – это их комфорт, охлаждающий эффект и воздухопроницаемость. И гелевый, и медный наматрасники имеют одинаковую основу – пену с эффектом памяти, что придает им сходные ощущения. Матрасы и топперы из пены с эффектом памяти были созданы, чтобы снимать давление и регулировать температуру тела.Настойки геля и меди только усиливают основные преимущества пены с эффектом памяти.

Единственным недостатком практически любого наматрасника, наполненного пеной с эффектом памяти, является химический запах при открытии. Тем не менее, этот запах не является вредным, поскольку наши изготовлены из сертифицированной CertiPUR-US пены, которая проверена на отсутствие вредных токсинов и материалов. По мере проветривания наматрасника запах быстро рассеется.

В чем разница и какой вариант подходит вам?

Как выбрать один из двух отличных вариантов? Нет неправильного выбора.Независимо от того, выберете ли вы наматрасник из пены с эффектом памяти, наполненный гелем или медью, у вас будет прохладное и удобное место для отдыха головы.

Однако некоторые различия между ними могут сделать один более желанным для вас по сравнению с другим. Все зависит от того, что вы ищете в наматраснике. Наш Gel Topper превосходно поддерживает комфортную температуру для спокойного сна, а наш Copper Topper обладает улучшенными гигиеническими и оздоровительными свойствами.

Если вы изо всех сил пытаетесь выбрать, какой из этих топперов подходит именно вам, возможно, вы захотите рассмотреть наш новый Super Topper.Мы объединили все преимущества Copper Topper и Gel Topper Sleepyhead в одном охлаждающем, антимикробном, гипоаллергенном и противовоспалительном наматраснике.

Ищете наиболее поддерживающий топпер?

Топпер, наполненный гелем, может быть вашим лучшим выбором. Наматрасник, наполненный гелем, усиливает способность пены с эффектом памяти снимать давление и формировать контуры, отводя от вас излишки тепла во время сна. Гель существует уже несколько лет, и вы не ошибетесь, сделав этот выбор.

Ищете дополнительное облегчение, зная, что ночью вы спите спокойно и комфортно?

Различные преимущества меди для здоровья и гигиены сейчас становятся все более популярными в постельных принадлежностях. Наматрасники с добавлением меди предлагают новый набор преимуществ, в том числе антибактериальные, гипоаллергенные и устраняющие запах свойства , что отличает их от других типов топперов. Это вершина 2020 года и не только.

Ищете лучшее из обоих миров?

Мы постоянно стремимся обеспечить новый уровень качества сна в колледже.Super Topper – лучший способ инвестировать в сон и убедиться, что вы используете все преимущества геля и меди. Медные и гелевые настои помогают поддерживать комфортную температуру для спокойного сна и обладают противомикробными, гипоаллергенными, противовоспалительными и устраняющими запах свойства.

О нас – Матрас и мебель для сони

Первоначально Mattress Sleepyhead в Лексингтоне, первый магазин, открытый на территории площадью 1000 кв. Футов, предлагал постельные принадлежности по доступным ценам для населения, часто на 20-40% дешевле, чем у наших конкурентов.С момента нашего первого расположения мы удвоили площадь выставочного зала, увеличили товарный запас и теперь предлагаем мебель для спален и гостиных как часть товаров, которые мы продаем. Наши цены не могут быть сопоставлены, а наша служба поддержки клиентов не может быть лучше!

Розничные магазины матрасов теперь взимают от 3000 до 7000 долларов за матрасы, которые должны стоить менее 800 долларов.

Розничные магазины используют профессионально разработанную серию тактик, чтобы люди ДУМАЛИ, что матрасы просто сейчас стоят очень дорого, и что благодаря «специальным скидкам» в их магазинах они действительно получают выгодную сделку.

На самом деле они часто платят в

В 10 РАЗ В больше, чем должны.

К счастью, кто-то наконец сказал ДОСТАТОЧНО!

Разница между ними и нами ОГРОМНА:

Набор	Их	США
Средняя королева	$ 1 650	$ 375 *
Средний король	2250 долларов США	$ 550 *
Самая дорогая королева	9 200 долларов США	$ 990 *
Самый дорогой King	$ 12 400	$ 1,190 *
Средняя прибыль	$ 1,550	$ 165
Средняя наценка	700%	38%

Могут быть определенные заказы, которые мы не можем принять и должны отменить.Мы оставляем за собой право по собственному усмотрению отклонить или отменить любой заказ по любой причине, например:
Наиболее частые причины, по которым Sleepyhead отменяет заказ

Ограничения на количество, доступное для покупки (отсутствует на складе)
Неточности или ошибки в информация о продукте или ценах
Проблемы, выявленные нашим отделом кредитования и предотвращения мошенничества
Способ доставки или перевозчик недоступен
Мы также можем потребовать дополнительных проверок или информации перед принятием любого заказа.Мы свяжемся с вами, если ваш заказ полностью или частично будет отменен или если для принятия вашего заказа потребуется дополнительная информация.

ОТЗЫВЫ КЛИЕНТОВ – Матрас и мебель для Sleepyhead

Awesomeness Мне нравится мой новый матрас – лучший ночной сон, который у меня был за очень долгое время! Иди к ним! – Никита Рене Тиа

Лучше всего !! И доставят в Джорджтаун – Дэвид Лукас

Эти парни – лучшие люди, к которым можно обратиться, если вы ищете отличную цену на новый матрас и пружины. Спасибо, ребята, за отличное дружелюбное обслуживание, матрас очень удобный. Я пошлю вас к вам – Натаниэль Джонс

Я не могу сказать достаточно хороших слов об этих парнях.Обслуживание было отличным, и мне нравится мой новый матрас. Я так рада, что открылся этот новый магазин. # OneHappyCustomer – Faith Current Anderson

Замечательный сервис! Отличные цены! Я скоро вернусь, чтобы купить еще один комплект! – Линда Хестер

Мы так счастливы, что выбрали матрас Sleepyhead для покупки нашей новой кровати. Эти ребята знают, что делают, и все подробно объясняют !! Спасибо за отличный сервис Сони !!!! – Сью Морган

Лучшее место для покупки нового матраса.Очень доступные цены. Нам с мужем очень приятно! Буду рекомендовать это место всем! – Китти Хан

Гордон был превосходен, он сделал невозможное, получил одобрение моего кредита вы дали мне больше, чем я ожидал, за меньшие деньги, чем я думал, я обязательно буду постоянным клиентом и рекомендую их всем – Майк Макинтош

Отличное обслуживание клиентов, чтобы продать мне то, что мне нужно, а не только то, что я хотел !! – Лесли Стиллвелл

Огромный привет замечательному персоналу Сони.Они работали с нами, чтобы получить идеальный матрас для наших нужд. Мой матрас доставили в тот день, когда мы его купили. И я уже упоминал, что мы получили очень много! Я очень рекомендую эту компанию! Великие люди. Отличные продукты. – Костыль Делайны Гивенс

Моя кровать невероятно удобная, и обслуживание клиентов отличное! – Кайла Туерс

Спасибо, Аарон, за качественное обслуживание клиентов! Не могу дождаться, чтобы отдохнуть на моем новом первоклассном матрасе Solstice !! Еще раз, Энтони и я большое вам спасибо! #HappyWifeHappyLife – Андрия Джексон

Обслуживание было быстрым, а цены очень низкими.Я никогда больше нигде не куплю матрас. Безусловно, лучшее место для матраса! – Кристл Гралл

Замечательный сервис! Эти ребята были информативными и услужливыми, они были добрыми и доставили нашу кровать через час после того, как мы ее купили. Спасибо Аарону и Гордону, безупречная работа! – Кариша Тапиа

Сервис был лучшим из тех, что мы когда-либо испытывали.
Мы пошли купить диван, а в итоге купили еще и матрас! Отличные цены !! – Саманта Эдж Ландрам

Я зашел в магазин и через час вышел очень довольный.Гордон был очень любезен, а бесплатная доставка была дополнительным бонусом. Я вернусь снова. – Соня Саттон

Обслуживание было отличным. Владельцы отлично подобрали матрас, который лучше всего соответствовал моим потребностям и бюджету. Они доставили его в тот же день, когда я его купил. Я обязательно вернусь к ним. Я настоятельно рекомендую вам хотя бы зайти и проверить их. – Регина Янг

Мы бы дали больше звезд, если бы могли! Владелец очень услужливый, знающий и дружелюбный.Он исследовал кровати, которые нам понравились, и нашел ту, которая идеально нам подошла! Он тоже соответствовал любой цене из конкурентов! Мы даже получили доставку в тот же день !!!! – Жаклин Грейвс

С того момента, как я вошел в магазин, мои впечатления были потрясающими. Гордон никогда не заставлял меня чувствовать давление. Зачем идти куда-нибудь еще, если эти люди предлагают сопоставимые цены? Гордон был настоящим профессионалом, как и Аарон. Моя мебель прибыла через неделю после того, как я разместил заказ. Они пришли ко мне домой, чтобы установить его, и я очень счастлив.Я буду рекомендовать свою семью и друзей. Спасибо, парни!!!! – Мерри Карман

Я зашел в магазин и через час вышел очень довольный. Гордон был очень любезен, а бесплатная доставка была дополнительным бонусом. Я вернусь снова. – СОНЯ

Мы так счастливы, что выбрали матрас Sleepyhead для покупки нашей новой кровати. Эти ребята знают, что делают, и все подробно объясняют !! Спасибо за отличный сервис Сони !!!! – ГУП

Моя кровать невероятно удобная, и обслуживание клиентов отличное! – Кайла

доступных матрасов, подушек и постельных принадлежностей – Матрасы Sleepyhead и многое другое

Просыпайся, СОН!

Покупка матраса может быть трудной.Будь то страх сделать дорогостоящую ошибку, иметь дело с продавцом или просто запутаться … многие люди предпочитают откладывать покупку матраса. Или они обратились к более удобному варианту покупки в Интернете. К сожалению, это слишком часто приводит к недовольству покупателей, поскольку обещание удобного матраса не оправдывает шумиху.

Итак, идея Sleepyheads состоит в том, чтобы дать вам возможность делать покупки без давления, сначала опробовать матрас и получить отличную сделку БЕЗ КОРОТКИХ ОШИБОК! Зайдите в местный специализированный магазин сна и поздоровайтесь.Это простой и честный подход к улучшению сна.

• Мягкие изголовья и кровати

Приостановить слайд-шоу Слайд-шоу

Мягкие изголовья и кровати

Расположение

Наш магазин

37816 Ford Rd, Westland, Mi 48186

734-620-0696

Пн – Пт, 10.00 – 18.00
Суббота, 10.00 – 16.00
Воскресенье, Полдень – 16.00

Получить указания

Обмен и возврат

Покупка нового матраса (минимум 499 долларов США) И наматрасника дает право на однократный повторный выбор матраса.Если по прошествии минимум 30 дней вы недовольны поддержкой и комфортом своего нового матраса, у вас есть до 60 дней с момента первоначального владения матрасом, чтобы сделать однократный повторный выбор. Несоблюдение инструкций по использованию защиты матраса исключает возможность такого одноразового повторного выбора.
· С клиента взимается комиссия за пополнение запасов в размере 15%.
· Повторный выбор должен быть равным или большим, и любая разница в цене должна быть оплачена.
При онлайн-покупках будут взиматься расходы по доставке и обработке, связанные с возвратом продукта в Sleepyhead Mattresses & More.
Постельные принадлежности, фундамент и матрасы по индивидуальному заказу, приобретенные на сумму менее 499 долларов США, не подлежат возврату и обмену.

Используйте стрелки влево / вправо для навигации по слайд-шоу или смахивайте влево / вправо при использовании мобильного устройства

Обзор наматрасника

Sleepyhead | MattressJunkie.com

Обзор наматрасника Sleepyhead

Обзор наматрасника

Sleepyhead был недавно завершен командой MattressJunkie.com. Sleepyhead – это стартап онлайн-компании по сну.Они продают напрямую потребителям, отправляя их в коробках. Sleepyhead была основана в 2016 году студентом колледжа, который был вдохновлен неудобными студенческими жилищами и меблированными матрасами в студенческих квартирах. Сони жертвует 1 матрас или 1 наматрасник на каждые 10 проданных товаров. Посмотрите, как наматрасник Sleepyhead показал себя в процессе нашего обзора.

Для чего нужен наматрасник? Всем ли нужен?

Наматрасник имеет множество применений. Если вы спите на старом матрасе и пока не хотите покупать новый, наматрасник добавит комфорт и поддержку стареющему матрасу.Наматрасник также добавит комфорт и снимает давление на прочный матрас.

Из чего сделан наматрасник Sleepyhead?

Наматрасник Sleepyhead состоит из 3 дюймов гелевой пены с эффектом памяти. Каналы в наматраснике Sleepyhead способствуют охлаждению и отводу тепла. Это отводит тепло от тела спящего, сохраняя его прохладу в течение ночи.

На что похож наматрасник Sleepyhead?

Наматрасник Sleepyhead имеет чехол на молнии, который легко стирать и содержать в чистоте.Сама крышка легкая и воздушная. Сони использует покрытие из смесовой бамбуковой ткани на своем наматраснике. Нижняя часть наматрасника не скользит, поэтому вам не нужно беспокоиться о движении во время сна.

Какая гарантия на наматрасник Sleepyhead?

Sleepyhead предлагает 5-летнюю гарантию на свой топпер и 50-дневную пробную версию сна с полным возмещением стоимости.

Сколько это стоит?

• King- 250 долларов
• Queen- 200 долларов
• Full- 180 долларов
• Twin- 150 долларов
• Twin XL 2 дюйма- 120 долларов

Где его заказать?

Вы можете заказать наматрасник Sleepyhead прямо здесь … Код «Mattress Junkie» дает скидку 15% на любой заказ.

Знакомьтесь, Сони. Новейшая онлайн-компания по производству матрасов в Индии.

Sleepyhead, онлайн-матрас, доставленный домой в коробке и предлагающий пробную версию на 100 ночей

Sleepyhead Home Decor запустила Sleepyhead, инновационный онлайн-матрас, который доставляется домой в коробке.

Матрас

Sleepyhead был задуман с учетом потребностей современного потребителя, которому не хватает времени, который предпочитает делать покупки в Интернете и наслаждается легкостью доставки продуктов к их порогу.

«Интернет – это уже не торговая площадка, которую можно купить, а место для покупок для сегодняшних потребителей. Матрасы как категория всегда оставались в пространстве из кирпича и раствора, что делало их скучным продуктом и обременительным процессом покупки. Мы хотели сделать эту категорию интересной и сделать покупки удобными для миллениалов и городских потребителей », – сказал Мэтью А.Дж., руководитель направления Sleepyhead Home Decor.

Sleepyhead – инновационный, красивый, роскошный матрас, разработанный для 90 процентов типов телосложения и положений сна, что делает его идеальным матрасом для всех. Благодаря модели прямого доставки на дом потребители получают выгоду от цен, которые на 60 процентов ниже, чем на традиционные матрасы, приобретенные в розничном магазине.

Sleepyhead изготовлен с использованием высокоэластичной (HR) пены и пены с эффектом памяти. Превосходный сорт и высокое качество поролона позволяют сжимать матрас и упаковывать его на рулонах в коробку.Этот инновационно упакованный матрасный ящик затем отправляется в любую точку Индии. Потребитель может распаковать матрас, просто вынув его из коробки и разрезав обертку, чтобы получить удовольствие от распаковки. Распакованный матрас принимает форму менее чем за пять минут.

Sleepyhead также поставляется с простой и безопасной пробной версией, которая позволяет покупателю вернуть матрас с полным возмещением в течение 100 ночей с момента покупки. «Мы очень хорошо понимаем, что матрас – это продукт, позволяющий осязать и чувствовать, поэтому мы разработали испытание« 100 ночей ».Мы упростили покупку для потребителя на каждом этапе, будь то простота размещения заказа, легкость доставки, высококачественный продукт по очень разумной цене, пробная версия и политика возврата на 100 ночей. Это не может быть проще, чем это, как и наш слоган – Соня, легкий и легкий матрас », – добавил Мэтью А.Дж.

Как один матрас изменил мою жизнь!

Один из моих друзей-фотографов однажды сказал мне: «Сон – лучший макияж, который у тебя есть!» И я никогда не слышал ничего более настоящего!

Хороший ночной сон имеет несколько преимуществ … как для тела, так и для ума! Хороший сон поможет вам во всем … От похудения до сияющей кожи! От снижения уровня стресса и улучшения памяти до повышения эффективности на работе и большей веселости дома … правильный и достаточный сон могут изменить вашу жизнь … И это то, что я понял за последний месяц!

Как? – спросите вы? Что ж … около месяца назад произошла одна маленькая вещь … Я заказала этот матрас из пены с эффектом памяти Sleepyhead и две подушки из микроволокна!

Если честно, у меня никогда не было особых проблем с засыпанием (touchwood)! Однако за последние 4-5 месяцев… я просыпалась с сильными болями в теле…! Я всегда приписывал это плохой позе во сне … и ругал свою бывшую подушку!

Я впервые получил матрас для односпальной кровати от Amazon.в спальне 2 ^и , а не в моей кровати. Но когда я начал спать на ней после обеда, я понял разницу в качестве сна на этой кровати по сравнению с моей собственной! Я спал намного лучше… и проснулся таким свежим!

Именно тогда я заказал себе такой же и для своей спальни !!

Это матрас из пены с эффектом памяти… который на самом деле гарантирует, что давление равномерно распределяется между всеми частями вашего тела, а не только на одну часть! Итак, ваши бедра, спина, шея, плечи хорошо и одинаково поддерживаются! Более того, матрас со временем начинает приспосабливаться к вашему телу и вашей позе во время сна.В общем, для меня не было «плохой» осанки… просто мой матрас не понимал мою позу во сне! 😀

Это, как я теперь думаю, главная причина того, почему я перестала просыпаться с этими болями в теле!

Sleepyhead также изолирует движение… что, когда вы спите с партнером, является одним из самых больших преимуществ! Это означает, что меня не беспокоят каждый раз, когда мистер Вольф крутится или поворачивается во сне… и он не просыпается каждый раз, когда я просыпаюсь ночью, чтобы пойти попить воды!

Фактически, с тех пор, как Тини и Текила вошли в нашу жизнь, всякий раз, когда я сплю после обеда, они вбегают и занимают свои места вокруг меня на кровати! Раньше я просыпалась даже от движения их лапочек по кровати … Больше нет! Они тихо входят, обнимаются и спят рядом со мной, даже не осознавая! 😀

Конечно, подушки из микроволокна – тоже благо…! Они мягкие, уютные и очень удобные.

В результате всего этого я стал намного более энергичным и продуктивным в течение дня! А поскольку боли в теле больше нет, я могу лучше работать, тренироваться и чувствовать себя бодрее в течение дня!

Кроме того, как модный блогер, у меня много таких ранних утренних съемок, и обычно я сплю с большим стрессом – надеясь и молюсь, чтобы не проснуться с темными кругами или опухшими глазами! К счастью, это беспокойство теперь ушло, потому что, поскольку я сплю крепко, я просыпаюсь более свежим, а мое лицо выглядит ярче и светится утром! У меня не было утренних отечностей или вялости около месяца… и это о многом говорит!

А еще матрас выглядит отлично! Очевидно, у меня есть простыни, и я не собираюсь использовать его без простыней и покрывала … но когда вы распаковываете его, вид этого действительно стильного и минималистичного матраса становится настоящим счастьем!

В общем, нет ничего более важного и простого в жизни, чем хорошая еда и хороший сон! И спать для меня, наконец-то идет хорошо!

Не забывайте подписываться на меня в Instagram, чтобы получать ежедневные обновления о моде, красоте и моей жизни в целом

Вы также можете подписаться на меня на Youtube и посмотреть супер веселую распаковку этого матраса здесь:

Ура

Сонал

Теги: Кожа, хорошее самочувствие.